Лидия Раевская | День десятый. Сцена в морге

Доброго времени суток, любители подсматривать в замочную скважину.
Сегодня десятый съёмочный день фильма «На игре», и с вами снова я, любопытная недожурналистка, жаждущая познать истину, и донести её до вас.
Так вот, приехав на съемку в больничный подвал, я долго бродила по длинному коридору, и, как Мальчик-с-пальчик выбирался из лесу по хлебным крошкам, так и я тупо шла вдоль длинного гадюкообразного кабеля, который и привёл на съемочную площадку.
Оказалось, что сцена в морге снимается вовсе не в морге. Поэтому паники-страха-ужаса и зомби там не было. Зато были лужи по колено. За два дня до съёмок подвал больницы затопили грунтовые воды. А декорации, полностью имитирующие морг, уже были к тому времени построены. Так что съёмки проходили в, мягко говоря, походных условиях. Кто-то оказался редкостно запаслив – и гордо шлёпал по лужам в резиновых сапожках весёленькой расцветки, а большинство, и я в том числе, в своих босоножках-сандаликах-вьетнамках отважно прыгало по относительно сухим местам. Увидев меня, Павел Санаев улыбнулся:
— Ну что, нравится тебе тут?
— Жить бы осталась!
— Нет проблем! Кстати, вон там у нас каталка трупная стоит, для антуражу. Не хочешь прилечь? Мы твои синие ноги потом снимем в эпизоде. Типа ты труп. Прославишься.
С чувством юмора у режиссёра в порядке. За это я его и ценю. Ну, не только за это, конечно, но за чувство юмора – больше всего.
— Не, – говорю, – я не амбициозная. Я как-нибудь так… А что снимаем, кстати?
— Риту. Рита у нас, вроде как, умерла, и её в морг отвезли. Да, у нас ещё два холодильника свободны. Не хочешь Рите компанию составить?
— А почему это у нас вдруг Рита умерла? В сценарии, по-моему, ничего подобного не было.
— Не было, – грустно согласился Павел. – Не было. И не планировалось. Но мы на прошлой съёмке всю смету на каскадёров потратили. Осталось фиг да нифига. Мы с Бондаревым один раз в Макдональдс сходили, на сдачу – и всё. В общем, надо было на чём-то экономить, и экономим мы на Марине Петренко. Она у нас девушка красивая, её обязательно ещё куда-нибудь сниматься позовут, а ты что-то слишком любопытная сегодня, поэтому ложись на каталку, и показывай синие пятки.
Марина Петренко, исполняющая роль Риты, загримированная мертвенно-бледным тоном, послушно лежала на своей каталке, наполовину засунутая в холодильник, и смотрела в потолок. Интересно, она так с семи утра лежит?
— С девяти, – ответил на мой вопрос Павел. – И будет так лежать до девяти вечера. Пока мы все крупные и дальние планы не отснимем.
— Кстати, – тут мне стало интересно, – а как эти декорации строили? Ну, стену кафельную, холодильники…
— Декораторы строили. По реальной фотографии морга. Двое суток.
— Та-а-ак… Это что?
Я обернулась. Оператор, сидя на тележке, которая ездит по рельсам (что-то вроде ручной дрезины), гневно указывал куда-то на стену. За его указующим перстом проследили все тридцать прыгающих по лужам человек.
— Что это?
На трубе, которая попадала в кадр, сиротливо стояла банка чистящего порошка типа Пемолюкса.
— Это у нас фильм или реклама тёти Аси?!
Оператора можно понять. Он с девяти утра на дрезине по подвалу катается. И сапожек резиновых на нём не было. Оттого он и нервный такой.
Порошок быстро убрали, и Павел крикнул:
— Репетиция!
Тридцать человек быстро запрыгали по лужам за спину оператора, актёр-санитар накрыл простынёй синюю Марину, и с усилием впихнул её в холодильник.
— Стоп! – уже привычно крикнул Санаев, и за его спиной двадцать человек поспешно выбросили окурки, и столпились возле оператора. – Стоп! Пол в морге может быть мокрым, но, блин, не грязным же! Ну сделайте же что-нибудь!
— Кстати, мне нужно что-нибудь на голову надеть, – вдруг сказал оператор. – Причём, срочно.
Теперь все посмотрели на оператора.
— Я не вижу ничего. Да что вы на меня так смотрите? Дайте мне какую-нибудь тряпку, что ли!
Кто-то любезно приволок кусок полотенца, которое при жизни было когда-то розовым, но в результате жёсткой эксплуатации стало серо-буро-хрен-пойми какого цвета, и жестом негритёнка, стоящего возле льва Бонифация, сунул его в руки оператору:
— Ня!
— Спасибо, – вопреки ожиданиям ответил нуждающийся в текстильной продукции человек, и добавил. – В пи-пи-пи (вырезано цензурой) себе засунь. Есть что-нибудь другое? Куртка у кого-нибудь есть?
— Есть, – кто-то тихо пискнул сзади, и тут же поспешил уточнить. – Но я её не дам.
— Понятно… – теперь тон оператора стал зловещим. – Понятно… Дайте мне мешок! Пакет мне какой-нибудь дайте! Желательно чёрный, и очень желательно, чтобы не б/у из-под селёдки! Мне на голову срочно надо!
Я не выдержала, заржала, понятное дело. Теперь меня преследует мысль, что оператор с сегодняшнего дня меня возненавидел. Мешок ему дали. Чёрный, новый, блестящий. Сцену в морге тоже отсняли. И крупный план, и дальний, и даже пол помыли.
А вот что будет завтра – я ещё не знаю. Так что никуда не уходите, скоро вернусь.

Комментирует Павел Санаев

Сцена в морге относится к числу моих самых любимых в этом фильме по нескольким причинам. Во-первых, там действительно происходит интересная загадка, которую я не буду сейчас раскрывать… Мне кажется, что эта загадка сработала, и ради нее, собственно, и был построен этот объект. Во-вторых – это яркая визуальная картинка. Дело в том, что такого морга, как нам хотелось, в России просто нет. Потому что обычно это мрачный зал с каталками, где, в общем, нет ничего интересного. А нам хотелось, чтобы было, как в американских фильмах – холодильники с выдвигающимися каталками. Поэтому наши постановщики взяли фотографию реального американского морга и сделали один в один в подвале больницы гражданской авиации такое же помещение. Морг – одна из первых снятых нами сцен. Еще не были отсняты ни море, ни военная база, ни Нижний Новгород, ни бой на базе Хызыра – можно сказать, на тот момент, не было снято ни одного по-настоящему красивого кадра. И съемка в морге дала первый материал, который получился визуально эффектным. И конечно, была еще одна причина, по которой мы не стали снимать в настоящем морге: согласитесь, в реальное покойницкое помещение класть живую актрису как-то не очень... Да и самим там находиться – не самое приятное дело.

Что же касается построенной декорации, то ее на самом деле в первый день затопило. Поэтому был шанс то ли переносить съемку, то ли перестраивать декорацию в другом месте… Художники-декораторы пришли туда утром что-то доделать, а там по колено воды. К счастью, они ее как-то откачали, она сошла, и поэтому пол был мокрым, но, с другой стороны, там же может быть мокрый бетонный пол. Кстати, именно из-за этого инцидента, с затоплением, наш оператор и просил себе что-нибудь на голову: на него, с потолка, то и дело капали очень частые капли.

Как только мы зашли в это помещение, сразу начались циничные шуточки. Я думаю, всем людям свойственно, соприкасаясь с чем-то зловещим, даже если это бутафория, загораживаться цинизмом – это защитная реакция. То и дело слышалось: а приляг-ка ты на каталочку, а не хочешь ли ты в холодильник… Мне кажется, что статья Лиды тоже написана под влиянием такого цинизма.

Пишу сейчас этот комментарий, а рядом наш оператор – пришел делать цветокоррекцию нашего первого рекламного тизера. Опять слышу знакомые слова: эту «тенность» надо «домолотить» иначе это вообще «завитие». Про жаргон оператора я давно обещал написать, но все руки не доходят – то ролик делаем, то финал монтируем, то звук исправляем, то на Кинотавр ездим. Про жаргон напишу обязательно! Считаю своим долгом выпустить сленг нашего оператора в народ и услышать когда-нибудь в трамвае «слышь, кипяченец, отхлевись в сторонку, мне сойти надо».

А про Кинотавр два слова скажу. Наш показ на кинорынке собрал в одиннадцать часов утра больше четырехсот человек и произвел впечатление отличной премьеры. Хотя фильм показывался с видеоносителя и был с черновым звуком, без спецэффектов, и с кое-как проложенной музыкой, подобранной из библиотеки. И лучшей оценкой показа были горящие глаза двух девушек, которые подошли после просмотра и спросили: «Скажите, когда будет вторая часть?!»