dokerproject | Режиссер Оксана Максимчук о своем фильме «Adapters»
Через три дня в Москве будет показан документальный фильм Оксаны Максимчук «Adapters». Проект «ДОКер» решил накануне показа задать режиссеру этой картины несколько вопросов.
В итоге получился разговор о деталях независимого кинопроизводства, о национальном чувстве вины, об особенностях жизни в Голландии и о многом другом.
Как вышло так, что ты стала жить в Голландии?
Я закончила журфак МГУ, это был 1992-й год. Засурский тогда начал отправлять студентов по обмену в разные страны. Мы были первые. Меня отправили в Голландию, где я училась полгода в школе журналистики. И у меня там случилась любовная история с голландским однокурсником, с которым мы тогда поженились, вернулись вместе в Россию и прожили в Москве с 92-го по 94-й год. Потом он закончил школу журналистики, я закончила факультет. Мы ездили по всему миру, мотались из одной страны в другую, а потом мне все сказали: «Выбирайте страну, хватит уже валять дурака». Поскольку муж быстро нашел как журналист работу в Голландии, а здесь были тяжелые времена, то я уехала туда. Но я уезжала не навсегда. Все так уезжали. А в результате получилось, что навсегда.
Дала ли та поездка в другую страну еще и что-то с точки зрения профессии?
Да, в Школе журналистики в Голландии у нас было очень много практики. По сути, мы туда и поехали, в основном, только для того, чтобы использовать разную технику (на журфаке МГУ в те времена таких возможностей не было). В Голландии я сделала сразу три студенческих фильма. В том числе маленькую работу «Наташа» как раз на тему эмиграции - забавно, что она была даже не дипломной, а курсовой, но мой преподаватель Сергей Муратов выбрал её для «пресс-клуба» на телевидении. Фильм длился всего-то 11 минут, но после его показа в студии начался страшный скандал. Видимо, это была проблема – уезжало слишком много молодых кадров на тот момент, об этом только начали говорить открыто, это витало в воздухе, и фильм вызвал огромную бурю эмоций. «Аргументы и факты» об этом потом писали, на факультете многие кричали по этому поводу. Из Наташи все хотели сделать проститутку какую-то. В общем, кто во что горазд. Основной посыл был таким: мол, почему самые лучшие взяли и уехали, не осознавая, что надо поднимать страну? Это вопрос очень сложный.
Мы показывали «Adapters» в Киноклубе МГУ и меня поразило, что молодое поколение, уже родившееся после перестройки, также сидит с теми же вопросами и размышлениями – уезжать или не уезжать. Удивительно! Как будто и не прошло этих 20 лет! Однако, ведь ни один американец, швейцарец или кто-то еще, который едет учиться, например, в другую страну или решает там поселиться, - он не считает, что продает Родину и его соотечественники про него так не думают. Просто Россия - такая сложная страна со сложной историей. И здесь большинство склонно думать именно так.
Как развивалась твоя карьера в Голландии?
Сначала я работала корреспондентом. Писала для «Огонька», для многих русских изданий, делала репортажи для «Радио России». Затем была IDFA – такой известный фестиваль документального кино, на котором я также работала. Потом я перешла на голландское телевидение, которое тогда очень интересовалось бывшими советскими республиками и снимало документальные фильмы об этом. Я стала много ездить. Работала продюсером кинопроизводства и делала исследование тем для голландцев.
В какой-то момент я попробовала выступить в роли голландской писательницы, у меня даже сохранилась где-то книга моих рассказов, опубликованных известным голландским издательством. Но писать на неродном языке оказалось сложно, а также затворническая жизнь писателя совсем не подошла моему общительному характеру.
Затем в Голландию стали активно приезжать русские съемочные группы. Вообще много таких игровых фильмов было в моей жизни. Например, я работала над фильмом Суриковой «Хочу в тюрьму». Или до сих пор сотрудничаю с Йосом Стеллингом, у которого работала на «Душке» с Маковецким в главной роли. То есть я бралась за самые разные вещи, но работала именно продюсером, и никогда не выступала как режиссер. Я просто всегда понимала, что режиссер - это особая профессия. А я не училась на режиссера. Я думаю, что изобразительный ряд, к примеру, - не самая моя сильная сторона. Да, я и никогда не стремилась быть режиссером.
Тогда что же произошло, что ты все-таки стала режиссером?
После того как я развелась, я ушла в рекламу. Вильнула туда и проработала 4 года. Это отдельная история моей жизни. Я там многому научилась, руководила, как исполнительный продюсер, очень большими проектами, координировала их. Мы мотались со съемками по всему миру – от Кейптауна до Москвы. Но это была совершенно не моя история и я оттуда ушла. Сразу после этого мой ребенок пошел в школу. До этого я путешествовала, и у меня вообще никаких вопросов с эмиграцией не стояло. А вот когда он пошел учиться, - впервые для меня встал вопрос: неужели я навсегда останусь эмигрантом? Начался внутренний кризис. Я, например, вдруг стала рьяно учить сына русскому языку, хотя издевалась раньше над своими подругами, у которых были похожие проблемы.
Меня стали по-новому волновать старые вопросы. Тема эмигранта. Тема нашего поколения. Мы закончили школу, началась перестройка, все сделали разные выборы. Многие мои знакомые разбогатели, но кто-то оставался очень бедным. Всех абсолютно разбросало – очень разные судьбы, но нас всех что-то роднило. Деньги - не деньги, уехали - не уехали, но у всех была надломленность, причем такая одинаковая. И еще чувство вины. В какой-то момент я это поняла и мне захотелось это зафиксировать - взять камеру в руки, но так как я никогда не считала себя режиссером, - то хотя бы просто диктофон.
И все же как в итоге этот диктофон превратился в камеру?
Скорее всего, иначе я просто не смогла бы избавиться от внутреннего конфликта, от вопросов идентификации. Как говорит Наташа – одна из моих героинь - мы стали передавать чувство неполноценности своим детям, хотим мы этого или не хотим. В фильме я попыталась разобраться и с этим чувством вины, с которым я изначально приехала в Голландию. Просто-напросто я хотела поставить камеру и записать свидетелей эпохи, их мысли, рассуждения и ощущения, задать вопросы, которые меня волновали – только и всего. И я знала, что выйдут очень личные и глубокие разговоры - по-другому не могло получиться.
Когда ты поняла, что хочешь сделать фильм как автор, ты решила продюсировать его самостоятельно, учитывая весь предыдущий опыт?
Да. Я как раз ушла из рекламы, заработала денег и решила, что смогу самостоятельно сделать фильм. Это было, конечно, опрометчиво. Мой папа, Игорь Максимчук, он, кстати режиссер, когда я год спустя плакала у него на даче, досадовал со словами: «А я тебе говорил». Да, и все мне говорили, что продюсер и режиссер в одном ‒ это нереально. А я всех убеждала, что я – крутая, что мы это сделаем с друзьями - парой человек, и что вообще фильм будет очень маленьким.
Почему именно эти шесть женщин стали героями «Adapters»?
Съемки я решила начать в Москве. В городе тогда оказалось две моих школьные приятельницы. Веру я не видела много-много лет. Мы жили в одном доме, то дружили, то ссорились. Мне просто захотелось с ней увидеться, понять, чем сейчас она живет.
А вот с Мариной мы, действительно, сблизились уже в конце учебы, поэтому старались не терять общение все эти годы. И, если честно, меня на фильм вдохновила именно Марина. Изначально мы просто с ней встретились как подруги в то жаркое лето, когда в Москве всё было в дыму, помнишь? Мы так же сидели в кафе, и Марина начала рассуждать на очень глубокие темы, касающиеся нашего поколения. Её речь – это просто анализ истории. Я тогда ей сказала, что я бы никогда не смогла дойти до такого анализа. Мы сидели в этом дыму, я, открыв рот её слушала, и думала: «Почему у меня нет камеры?... Как жалко, что у меня нет камеры…»
И вот после этого я решила всегда брать на подобные встречи с собой камеру. Я задумала снять Марину именно как врача. Потому что она - человек, который не берет взяток, который живет в непростых условиях, принимает серьезные решения. Кстати, еще одна из причин, почему я решила снимать: меня просто достало, что на голландском телевидении всё время в контексте России показывают либо бабушек и алкоголиков в вымираюших деревнях, либо олигархов. А европейцы все время меня спрашивают о том, как живут обычные люди в России - например, журналисты, врачи, как они решают насущные вопросы? Мне хотелось показать Марину в её жизни, в работе, но я не смогла договориться с больницей. Это внесло коррективы в замысел фильма, и я вообще не стала снимать повседневную жизнь героев. Может быть, и зря. Но уж так получилось.
После того, как Марина и Вера согласились сниматься, я позвонила своей подруге Насте и договорилась о съемках с ней. Сейчас Настя живет уже в Нью-Йорке, но уехала она туда только в прошлом году. После съемок в Москве у меня появился план снять еще трех человек, которых я знаю, но которые эмигрировали. В число этих трех героинь вошла, конечно, и Наташа, о которой мы говорили в начале, - героиня той моей 11-тиминутной курсовой работы. Для меня это было важно, поскольку это был бы весомый разговор 20 лет спустя.
То есть на самом деле в «Adapters» выстраивается обратная хронология. Кажется, что Наташа – отправная точка твоего фильма, а получается, что наоборот – её снимали в последний момент. А Марина, которая подвигла тебя на съемки, завершает повествование в кино.
Да, именно так! Всю последовательность мы перевернули на монтаже. Мне очень многие говорят, что в фильме нет «conclusion». Как это говорят по-русски? Заключение, да? Мы пробовали писать заключительное слово, даже досняли специально для этого больше материала, но ничего не выходило. Фильм как бы диктовал свою концовку. И моё «conclusion» было в Марине. Это никак не моя негативная позиция, просто героиня суммирует всю ситуацию, как мне кажется.
С какими сложностями пришлось столкнуться на съемках? И с какими удачами встретиться?
Когда мы сняли эпизоды в Москве, я думала, что в Голландии будет снимать не Ваня Финогеев, а другой оператор – кто-то из местных, поскольку я платила сама и денег на перелет оператора из Москвы просто не было. Хотя, конечно, мне было жаль. Но вдруг Ваня сообщил, что едет на другие съемки в Германию. Я предложила ему задержаться и заехать в Голландию. Купила ему билет и мы стали снимать совсем в режиме «лоу-баджет» - каждый человек у нас снимался за один день. Бедный Ваня до этого вообще никогда не был в Амстердаме, и тут его просто затаскали по объектам, был очень напряженный график. Потом уже во Франции мы жили у моей подруги и там было больше времени, поэтому было немного спокойнее. Плюс - у нас не было звукооператора, соответственно, потом были небольшие технические проблемы на постпродакшн.
После окончания съемок я заканчивала другой проект, и еще я три месяца искала себе монтажера. Конечно, это было сложно, поскольку нужен был русскоязычный режиссер монтажа. Я встретила Давида Джинджихашвили. Он вообще известный человек в Голландии, его фотографии висят в музее. И только ради этой темы он согласился работать. Просто посмотрел материалы и сказал: «Ради тебя это сделаю», за какие-то копейки. Изначально он заявил: «Давай очень поднапряжемся, - посмотрел по графику, - мы закончим через два месяца». Это, конечно, был амбициозный план. Потому что мне папа потом еще дал 30 часов архивного материала, после чего всё вообще начало разрастаться во что-то огромное. Да, и интервью были такими интересными, что очень сложно было выбирать из них необходимые фрагменты. В общем, мы очень надолго засели…
И в какой-то момент я абсолютно остановилась в этой работе. Надо было двигаться дальше - мне, как продюсеру, заключать контракты, договариваться с композитором, делать переводы и так далее и так далее. В общем, все это длилось очень долго. Мы только сейчас доделали последние «clean-files», чтобы отправить дистрибьютору.
По сути три человека сделали весь фильм. Потом подключилась пара молодых девушек, студенток МГУ, которым я очень благодарна. Они фактически бесплатно решились нам помогать. Мне просто повезло, что многим нравился материал. Из-за этого люди брались и делали, помогали.
Еще большая наша гордость - когда у нас совсем уже не было денег, нам помог Государственный Голландский Фильм-фонд. Они выделили небольшую сумму на пост-продакшн, и я смогла нормально расплатиться с людьми. Это было здорово, прямо на Рождество! Для нас эта поддержка и вера в наш фильм со стороны голландцев была очень важна.
После всего этого непростого пути как ты сама оцениваешь результат?
Мне кажется, я довольна на сегодняшний день, потому что фильм вызывает жуткие дискуссии. Например, впервые мы показали фильм на нашей даче нескольким людям – моим родителям и их друзьям. Я пришла после показа, а они там все злые сидят - все переругались. Я спрашиваю: «О чем спорили-то?». Они отвечают: «Взгляд на то время». У всех были свои точки зрения. Мне кажется, очень много вопросов есть в этой картине. В этом - и минус, и плюс фильма. И еще здесь немало пластов. Кого-то трогает одно, кого-то - другое.
Когда много пластов – то плюсов, в любом случае больше, чем минусов. Самый главный пласт, верхний, считывают все, но чем больше этих пластов - тем большее количество зрителей сможет фильм воспринять, пусть по-разному.
Да, для меня это разное понимание - совсем новый опыт. Все люди выбирают себе разных героинь. Кто-то говорит: «Я ненавижу Наташу, какая-то дура. Убери ее вообще. Ты что опозорилась!». Потом другие говорят: «Я думал над словами Наташи три дня», и так далее.
Есть фильмы, очевидно, близкие к твоему по форме – когда режиссеры начинают возвращаться к своим приятелям, друзьям, прошлому, одноклассникам, однокурсникам, пытаясь охватить целую эпоху. Например, «Наша Родина» Манского или «Мой класс» Екатерины Еременко. Ассоциируешь ли ты как-то эти работы со своей картиной или для тебя это совершенно разные вещи?
Да, я видела «Мой класс». Я бы добавила в этот список «Мою перестройку» Робин Хессман. Конечно, все эти фильмы имеют что-то общее. Многие профессионалы меня отговаривали снимать, говоря, что эта тема уже надоела. Но дело в том, что меня трогал не этот общепринятый пласт «потерянного поколения» ‒ меня больше интересовало чувство вины, передающееся из поколения в поколение. И оно касается не только нас. Это поколение, идущее еще со сталинских лагерей. Для меня показательно, что когда «Adapters» увидела одна известная в Голландии женщина-психолог, работавшая с югославами после последней войны там, она сказала: «Я впервые вижу русский фильм, в котором так отчетливо прослеживается тема национальной травмы». А ведь когда я его делала, у меня таких формулировок даже в мыслях не было. Но было мое личное чувство вины, и я хотела в нем разобраться. Если человек алкоголик, он должен сказать: «Я ‒ алкоголик» и с этого начинается выздоровление. То же самое с национальной травмой. В принципе меня интересует факт: почему страну так корежит? Почему у многих русских людей психика расшатана? Ясно, что многим просто сильно досталось. Понятно, что очень тяжелая история страны. Но, наверное, не было какого-то общего покаяния. Грубо говоря, если Германия уничтожала чужой народ, то у нас наш народ уничтожал собственный народ. Эта тема абсолютно не проговорена, поэтому, я думаю, мы все несем какую-то надломленность, часто выраженную в агрессии и депрессии. И вот когда психолог эту мысль произнесла - меня это очень сильно долбануло, если честно. Видимо, меня внутренне интересовали более глубокие вопросы, которых я даже сама еще не понимала во время съемок, но я была готова в них разобраться в этом фильме.
Впрочем, сначала на поверхности, действительно, была ностальгия по тому времени. Слишком резко все изменилось. С тех пор как я уехала из страны, здесь даже запахи изменились. Раньше был запах столовки, библиотеки, была совсем другая зона. Теперь все совсем иначе. Меня это внешне интересовало, но внутренне я разбиралась совсем с другими вещами. Поэтому когда я разговаривала с героями, они, хоть и рассуждали вроде бы о простых вещах, но я всегда чувствовала «подводное течение», столь важное для документального кино. Я думаю, именно это отличает фильм.
Действительно, эта картина ценна еще тем, что в ней есть так много откровенных, абсолютно открытых бесед, можно сказать, о душе - не в религиозном смысле, а в смысле самоидентификации.
Как сказала в фильме Юля: «Я стала задумываться, кто я, почему я такая, почему я так реагирую». Да, это душевный анализ, я бы так назвала. Мне, конечно, повезло, что люди так открылись. Мы очень долго общались, чтобы дойти до этого. Просто мои герои знали, что и я абсолютно честна с ними. Потому и они были искренни. Это самое главное.
И еще я, конечно, сэкономила два года психотерапии. Потому что те вопросы, которые меня волновали, я проработала для себя в этом фильме. Правда, мне часто становилось грустно. Мои размышления по поводу чувства неполноценности, чувства вины и ощущения, что оно переходит из поколения в поколение... Сложный, в общем, момент был, но очень полезный.
Какие сейчас перспективы у фильма?
Мы занимаемся фестивалями и прямо сейчас дистрибьютор решает показать фильм на голландском телевидении. Я считаю, что это очень важно, потому что голландцы смогут увидеть совершенно другую Россию. Его уже продали в Хорватию и Японию. Единственное - фильм не достаточно «артовый» для многих площадок. Мне некоторые задают этот вопрос: «Почему ты лишила фильм художественности?», и я всем объясняю, что я сделала выбор: либо я должна была снимать трех человек, и выступить как режиссер, - тогда у меня было бы больше времени на их жизнь, мы бы снимали портреты долго, наблюдали бы за ними. Но я решила взять шесть героев и просто откровенно с ними поговорить. Как журналист с опытом, я чувствовала себя увереннее в этом и поэтому решила строить фильм именно так.
Ты долго работала с Йосом Стеллингом. Не видел ли он случайно твой фильм?
Да, он недавно его посмотрел. Плюс ко всему, он же знает Россию, часто ездит сюда. Он сказал: «Очень здорово, мне понравилось. Ты очень замечательно показала русскую женщину c ее вечным внутренним конфликтом, несовместимостью ее тонкой нервной системы и очень больших амбиций». Мне понравился его анализ, я сама это не сразу считала с женских портретов.
Беседовала Ирина Шаталова (проект «ДОКер»)
Время и место показа:
14 мая, 19:00 / Кинозал Домжур, Никитсий бульвар 8а
