Максим Марков | Андрей Хржановский – о настоящем кино
Завтра в Выборге открывается ХХ кинофестиваль «Окно в Европу». Три года назад на нем победил Андрей Хржановский, классик отечественной анимации, довольно неожиданно, накануне своего 70-летия, дебютировавший в игровом кино. «Дебют» был признан чрезвычайно успешным: «Полторы комнаты, или Сентиментальное путешествие на родину» получили не только выборгский приз, но и ряд других престижных фестивальных наград, а также удостоились «Ники» как лучший фильм 2009 года. Победила картина и на фестивале имени Андрея Тарковского «Зеркало». Пока не знаю, приедет ли в этот раз Хржановский в Ленинградскую область, но в начале этого лета он вновь побывал в Ивановской – где мы с ним и встретились на теплоходе, следующем из Плёса в Юрьевец.
- Я думаю, что в нашей стране настоящее искусство вообще не имеет отношения к реальной жизни, а реальная жизнь - к искусству. Потому что за многие десятилетия, особенно в последнее время, публика настолько была развращена, настолько погрязла в невежестве и в пошлости, что искусство таких корифеев как Тарковский, Шнитке, Эрнст Неизвестный находится в отрыве от нее на несколько порядков, которые сегодня кажутся недосягаемыми. Но эти имена остаются теми вершинами, к которым надо стремиться и к которым люди, духовно развитые, находят свои пути. Мы - счастливые соотечественники этих великих мастеров, а их не так много, просто по пальцам руки можно пересчитать. И Тарковский, и Параджанов, если говорить об ушедших гениях последних десятилетий… Но конечно, я думаю, рано или поздно их творчество найдет отзвук среди зрителей. Особенно если будет найден инструмент, будет найдена возможность работы с этими зрителями.
Смотрите: до недавней поры в России существовала огромная сеть киноклубов. И были потрясающие киноклубы, была потрясающая аудитория, потрясающие по своей содержательности встречи, которые питали и кинематографистов, и зрителей. Не знаю, в каком объеме сохранились стенограммы, скажем, выступлений того же Андрея Арсеньевича перед этой аудиторией, но знаю, что таких встреч состоялось очень немало. Надо сказать, что на одном из вечеров памяти Тарковского как-то зачитывали его письмо, в котором он вспоминал отзыв нашего общего друга на «Андрея Рублева». Великий математик Юрий Иванович Манин, он сейчас живет и работает в Германии, был среди многочисленных зрителей на показе фильма в Московском университете. И выделился тем, что пошел поперек общему непониманию, а иногда и охаиванию этой картины, и после премьеры замечательно, содержательно высказался. Его высказывание очень поддержало тогда Андрея, он об этом говорил, рассказывал, писал…
И вот сейчас кинематографисты и зрители подобного общения практически лишены.
- Я думаю, что это просто веление времени. Потому что я все равно не замечал среди последних фильмов ничего подобного тому же «Жертвоприношению» или «Зеркалу». Но мне очень нравится та тенденция, которая характеризует наше современное молодое кино. Говорят, что это фильмы «упаднические», как их там только не называют. Но люди рассказывают о том, что их непосредственно волнует. А ведь когда делалось «Иваново детство», когда делался «Рублев», возможности рассказать что-либо от первого лица просто не существовало!.. Я думаю, что и это отчасти причина того, что Тарковский устремился в жанровый кинематограф и так блистательно в нем работал.
Ну и потом, конечно, необходимо некое духовное созревание для того, чтобы делать фильмы авторского направления. Если говорить о сегодняшних режиссерах, я не знаю, много ли среди них таких, которые стараются выразить (и достойно выразить!) свое личное отношение к сегодняшнему времени, к тому, что происходит в мире. Большинство идет проторенным путем, от которого предостерегал Тарковский. По наезженной колее всегда удобнее, и главное - это находит какой-то отклик. Современные продюсеры – даже такой, скажем, замечательный продюсер как Александр Роднянский – ориентируют тех авторов, которых привлекают, на жанровый кинематограф. Потому что на этом можно заработать и можно создать иллюзию, что российский кинематограф находит отклик у зрителей. На самом деле, это очень грустная иллюзия, ибо добро было бы, если бы это кино развивалось параллельно с авторским. А вот такая целеустремленная направленность - она отсекает, по сути дела, то направление, которое могло бы рано или поздно осуществиться как большое искусство. Если к кинематографу относиться так, как относился к нему Тарковский, а именно как к Искусству с огромными возможностями.
- Дело не в том, что картина оказалась сложной и в смысле языка, и в смысле использования различных технологий и видов кино. Дело в том, что для меня это предельно органично. То, что построено, если округлять, на принципе коллажа, - это то, что меня интересовало, как говорится, с первых шагов в кино. Я заканчивал ВГИК у Льва Владимировича Кулешова, и он был большим поборником и поклонником документального кино и анимации. Казалось бы – крайне противоположных видов кино, которые мною особенно любимы, любимы больше, чем игровой кинематограф. Потому что они органично соединяют те две, так сказать, исходные точки, два направления в сторону фантастического и реалистического, заданные братьями Люмьер и Жоржем Мельесом. Вот мне как раз очень близко и фантастическое направление (вернее, фантазийное, не от «научной фантастики»), и документальная основа. На соединении этих двух вещей, мне кажется, можно построить безгранично многое.
Так же, собственно, и в развитии человеческой культуры в последние десятилетия идет сближение и тесное взаимодействие искусства и культуры с наукой. И вот я думаю, что на взаимодействии различных сфер человеческих достижений (и научных в том числе) может быть построено интересное направление будущего развития кино. Но для этого надо, во-первых, это любить, а во-вторых… Нет, любить – это во-вторых, а во-первых – надо чувствовать некую органику собственного высказывания. Ведь это не просто так можно сказать: «А дай-ка я попробую соединить документальное кино с анимацией!» Это способы мышления и чувствования, которые являются для меня наиболее органичными. Вот отсюда и берет происхождение то, что я сделал.
И я понимаю, что это именно моя органика, которая вовсе не обязательно должна присутствовать у моих коллег. Более того – я могу даже отчасти и радоваться тому, что это обеспечивает какую-то уникальность моего высказывания. Не потому что я такой умный или хитрый, а просто потому, что для меня это - органика, но она чужда большинству. А что в искусстве самое интересное? Личность. У того же Тарковского самое интересное - это его уникальность. Я пересматриваю его картины – и вроде бы всё всем известно! Но если это разъять – непонятно, как это делается. Повторить это никто не может. Потому что у него это рождалось благодаря колоссальному духовному наполнению, благодаря предельной органике и искренности. И, конечно, тут была еще колоссальная требовательность к самому себе и ко всем, кто с ним работал, которой сейчас наши кинематографисты просто лишены.
- Замыслы появились и развивались. Действительно, один из них, вы правильно сказали, сопутствует мне уже десятилетия. Я еще при жизни Шостаковича дерзнул обратиться к нему за разрешением экранизировать в мультипликации его совершенно изумительную, фантастическую оперу «Нос» по Гоголю. И был изумлен, когда буквально через три дня после того, как я отправил письмо, получил от него открытку - с благословением, как говорится, и с разрешением поставить такой фильм. Но надо сказать, что я даже сейчас не могу объяснить себе такой поступок, потому как реальность осуществления этого замысла была нулевая. Вы сами понимаете: в конце 1960-х годов сделать такой фильм!..
Тем не менее, этот замысел остался - и на сегодняшний день существенно преобразился. Сейчас он сопряжен у меня с развитием темы дружбы Шостаковича и Мейерхольда – ведь опера писалась в 1927 году, как раз тогда, когда Шостакович жил у Мейерхольда. И вот тема русского авангарда, высшие достижения искусства 20-30-х годов и то, что с ними сделала советская власть, – всё это меня очень волнует, личностно волнует. И может, что-то удастся из этого сделать. Я по-прежнему сочиняю сценарий с Юрием Николаевичем Арабовым. Можно сказать, мы уже его сочинили, существуют какие-то варианты… Но не знаю, каковы надежды на осуществление этого проекта.
- Но вы помните про то, что все-таки Гоголь - это опасный автор, один ваш коллега с Гоголем вот уже тридцать лет никак не может справиться (я имею в виду Юрия Норштейна и его «Шинель», разумеется)…
- Я помню про это. Вы знаете, меня, учитывая мое пристрастное отношение и довольно-таки приличное знание музыки, иногда спрашивают: «Может быть, ты поставишь когда-нибудь оперу?» Я отвечаю: «Да, я поставил бы с наслаждением и с удовольствием «Пиковую даму» Чайковского». - «Ой, только не называй «Пиковую даму»! Эта старуха стольким уже подмигивала, и кого в гроб загнала, с кем-то еще как-то неважно обошлась!..» Ну, знаете… Хотя в нашей стране вообще трудно что-либо загадывать. С другой стороны, опасаться чего-либо, кроме той жизни, в которой мы живем, уже, мне кажется, нечего. Так что…
- Естественно, я хочу пожелать вам, чтобы этот проект продвигался и чтобы он был настолько силен, что смог бы проломить все стены…
- Вот это главное, понимаете! Я все-таки оптимист - в том смысле, что считаю, что если у какой-то вещи накапливается какая-то определенная, объективная творческая мощь, то рано или поздно она должна проломить себе дорогу. И это некий показатель того, удалось ли тебе что-то сработать на данном уровне. Будем ждать.
- Настоящее кино - это, по-моему, то кино, которого еще никто не видел. Не потому, что нет прекрасных и даже гениальных фильмов. А потому, что настоящее кино обязательно должно в себе содержать элемент открытия.
Это очень сложная история. Юрий Михайлович Лотман, мой старинный учитель и человек, расположением которого я пользовался, очень точно, по-моему, построил теорию соотношения в искусстве элемента традиционного и элемента новаторского. Когда отсутствует новаторский элемент и та или иная творческая работа исключительно традиционна, то она не имеет, как правило, основания называться Искусством. А ежели мы имеем дело исключительно с новациями, которые пренебрегают традициями и фундаментальными, ранее сделанными открытиями в области языка, то такие вещи тоже очень проблематичны для определения их как настоящего произведения Искусства. Так что главная задача - найти это соотношение.
Я бы определил его словом Неожиданность – или словом Открытие. Скажем, когда я монтировал свою последнюю картину, для меня это было важным условием. Я не претендую на то, что мне удалось сделать что-либо «настоящее», но тем не менее, для меня важно было это внутреннее ощущение. Оно сводилось к тому, что я должен получать максимальное удовольствие от максимальной неожиданности того, что произойдет. Когда я, смотря в который-то раз свою же картину, забывал про то, а какой же эпизод будет следующим, то понимал, что, значит, чего-то мне здесь, кажется, удалось достигнуть.
