Лидия Раевская | На игре. Нижний Новгород. Продолжение
Теперь, друзья, я знаю, что такое начало смены. Это ужасное западло. Встаёшь в семь утра, смотришь на себя в зеркало, икаешь, крестишься, отворачиваешься, одеваешься пофигу во что, главное, чтоб голова в тепле была, и садишься в автобус, где жмутся друг к другу, в надежде согреться, ещё несколько десятков икающих и бледнолицых людей. Последним в автобус входит режиссёр Максим Малинин, и бодро кричит: «Я приветствую вас, дорогие мои соседи!», но ему никто даже не улыбается в ответ. Правильно: Максим в вязаной кофточке как буржуй, а все остальные в футболках. Под тихий коллективный стон автобус трогается, и наши хладные тела везут на привычную уже площадь Минина и Пожарского, до конечной остановки «Дом Сироткина». Я не знаю, кто такой Сироткин, но дом у него большой. Щас он там, кстати, ещё ремонт затеял, транжира этакий.
Сегодня снимается сцена убийства Зарицына. Такое я пропустить не могла при всём своём желании.
Итак, утро — холодно, мерзко. Самое время кого-нибудь убить. Режиссёрский выбор пал на Игоря Борисовича Скляра. Убивать его решили в машине. И из пистолета. Так гуманнее. Ну, если в голову сразу. В результате чего художники нарисовали на стекле Мерседеса кровавые потёки.
Теперь нужно было нарисовать Скляру на лбу пулевое отверстие. Рисовали его три гримёра одновременно, и я никогда бы не подумала, что оно так похоже на засохшую болячку. Убивали Игоря Скляра долго и негуманно. В четырёх метрах над землёй, на специальной фиговине висел оператор с камерой, и в нужный момент кричал «Бабах!» — после чего Скляр умирал. Умирал он красиво и быстро, что совершенно не нравилось режиссёру. Это ведь был самый трагический момент съёмок, так что не нравилось Павлу Санаеву абсолютно всё.
Дождь усиливался. Санаев нервно расхаживал по площадке в весёленьком розовом дождевичке, и пил лекарства. Игорь Борисович Скляр с пулевым отверстием прятался в вагончике, и ничего не пил.
Тем временем, на площадке зрело второе убийство. На этот раз охранника Скляра. На спину, под пиджак, ему прилепили какую-то жуткую конструкцию, кончик которой торчал сзади из-под воротника. Выглядело это так, словно он надел пиджак вместе с вешалкой. Я сто раз спросила у осветителей, что это такое (потому что подойти к Санаеву было страшно. В розовом дождевике и с выражением лица «Я бы всех вас тут убил» — он был очень страшен и грозен), и мне сто раз ответили: «Это такая специальная х... (вырезано цензурой)»
А то я это сама, блин, не видела.
Внятного ответа я не получила, так что пришлось смотреть и ждать. Ждать пришлось недолго.
— Снимаем с выбросом! — закричал в микрофон Санаев, и все попятились назад. Причём, очень быстро. Из чего я сделала вывод, что выброс — это опасно. И тоже попятилась немножко.
— Бабах! — закричал сверху оператор, и из пипирки, которая торчала у актёра из-за воротника, вылетел фонтан крови. Причём, выброс этот был такой силы, что забрызгало две машины, и кого-то из плохо попятившихся.
— Отлично! — вдруг просветлел лицом Санаев, сорвал дождевичок, и сунул его в карман. — Обед!
Волшебное слово прозвучало. На площадке есть три волшебных слова, вернее, фразы, на которые всегда возникает бурная ответная реакция. Это «Обед», «Смена закончена» и «Павел Владимирович, у нас плёнка кончилась». О последней реакции догадайтесь сами.
После обеда съёмки продолжились. Камеры переместились вбок, и теперь в кадре были несчастные «журналистки», которые в своих маечках и юбочках, уместных позавчера, но неактуальных при температуре воздуха в девять-десять градусов, должны были в панике убегать от машины, в которой только что на их глазах убили Скляра, и произошёл выброс.
По команде режиссёра толпа девочек на каблуках с визгами убегала прочь, но по пути визг как-то неожиданно перешёл в здоровый хохот.
— Неправильно хихикаете! — крикнул в микрофон Санаев, после чего задорный смех резко оборвался. — На исходную, пожалуйста.
Ещё около часа снимали побег с визгами, после чего у половины журналисток пропал голос.
Снова пошёл дождь. Проливной и холодный. На гранитных ступенях банка убивали ещё одного охранника. Ему пришлось хуже всех. Падать как мешок с ветошью на мокрые холодные ступеньки — удовольствие сомнительное. А он всё-таки падал. Что он там себе отбил-отморозил — я уже не стала спрашивать. И так понятно, что всё подряд.
Дождь лил как из ведра. Осветители быстро сматывали кабели, и тащили в машины софиты. Гримёры в панике прятали свои сумочки с банками кровищи.
Мне прятать было нечего, поэтому я просто мокла под дождём.
Есть такая работа, сынок: кино снимать.
Комментирует Павел Санаев
Одна из особенностей натурных съемок заключается в том, что вы очень сильно зависите от погоды. Для людей, которые работают в офисе, например, моросящий дождь не создает такого дискомфорта, как для тех, кто по двенадцать часов проводит на улице под этим самым дождем. Или, скажем, я, когда долгое время не был на площадке, работая над сценарием, то тоже отвык от того, что независимо от того – дождь или жара, но ты по двенадцать часов отрабатываешь на улице. И вот эта ситуация, особенно в первое время, является дополнительным стрессом для организма. Ты просыпаешься в семь утра, выходишь на улицу, где идет дождь, и двенадцать часов проводишь под этим дождем, разматывая кабели или расставляя сцену.
В такой ситуации погода становится очень важным фактором, с которым надо считаться. И действительно, приехав в Нижний Новгород, первые несколько дней стояла жара, а потом начались дожди. И получалось так: встаем утром, выходим под дождь, ждем, пока он закончится, как только он заканчивается, мы начинаем снимать. Потом опять дождь, мы прекращаем съемку, ждем пока он закончится… И так изо дня в день. И, я помню, что когда я на седьмой или восьмой день опять выходил под дождь, то очень хотелось развернуться и пойти к себе в номер, сказав: ладно, ребята, вы тут поснимайте, а я посплю еще. Была даже ситуация, когда шел просто проливный дождь, а нам необходимо было снимать, поскольку мы не могли останавливаться. И те кадры, когда ребята, спасаясь от выстрелов, забились между машинами, снимались в ливень: над машинами натянули полиэтиленовый тент, асфальт (кусочек два на два метра) высушили паяльной лампой, а вокруг в это время просто стеной шел проливной дождь с пузырями. И как раз в связи с этим в группе резко обострились простудные заболевания. Все накупили акцилум кокцинум — такой препарат, повышающий иммунитет. Его принимали практически все, и было очень забавно, когда я через две недели зашел в аптеку, чтобы купить этот препарат, мне сказали: а вы знаете, он у нас уже кончился, вы у нас его весь раскупили.
Что касается участия в проекте Игоря Скляра, то нам очень важно было на эту эпизодическую роль бизнесмена, на которого готовят покушение, пригласить известного артиста, поскольку у этого героя должна была быть харизма. Было важно, чтобы этот персонаж запомнился, чтобы он был ярким, чтобы было понятно, что покушение на него – это событие. И мы очень долго уговаривали Игоря Скляра согласиться на эту роль, поскольку он вначале очень резко отреагировал на это предложение, сказав, вы что, считаете, что я бедствую, раз предлагаете мне такую роль… И сначала мы очень долго объясняли, почему нам нужен на эту роль харизматичный актер, после чего он сказал: ну тогда придумайте что-нибудь, какую-нибудь борьбу с его стороны, чтобы не было похоже на то, что он, как овца, пошел на заклание. И из этой его просьбы родился один эпизод с борьбой именно героя Скляра, который зрители увидят в фильме. И я очень благодарен ему за это, и не только ему, но и другим большим артистам, которые если уж и соглашаются на эпизодическое появление, то всегда требуют, чтобы там было придумано что-то, что можно было бы сыграть… А не просто войти в кадр и лицом посветить. Как раз поэтому мы этих артистов и зовем.
Что до выброса, то по сюжету, один из охранников получает пулю в лоб из крупнокалиберного снайперского оружия. Понятное дело, что в результате этого у него сзади вылетает целый литр густой кровянистой субстанции. Пиротехники говорят: все отлично, у нас есть выброс, мы поставим его, снимете, и все будет в лучшем виде. И когда я увидел этот выброс, то подумал, как же мы это будем снимать… Дело в том, что там из-под одежды торчит такая трубка, которая мне напомнила антенку, какие бывают у машинок на аттракционе в парке Горького. Вот у меня было ощущение, что человека превратили в одну из таких машинок. Но с другого ракурса этой трубки не было видно. И в нужный момент, отыгрывая попадание пули, сам артист нажимал кнопку, в результате чего срабатывал пневматический выброс бутафорской крови, а со стороны складывалось полное ощущение, что пуля пробивает голову насквозь.
