dokerproject | Режиссер Павел Мирзоев о своём фильме «Земляки» (обсуждение после показа)
Месяц назад проект показов авторского неигрового кино «ДОКер» открыл свой 8й сезон показов премьерой фильма Павла Мирзоева «Земляки». Это проникновенная сага о памяти и беспамятстве, о связи времён и одновременно об их бессвязности. Съемочная группа фильма путешествует по трём населенным пунктам – Андреевке, Завражью, Сегеже, по трем малым родинам знаменитых русских кинематографистов Норштейна, Тарковского, Шпаликова. В этих глухих краях авторы знакомятся со школьниками и пытаются донести до них произведения известных земляков. Тонко сплетаются нити между прошлым и настоящим, между выдумкой и реальностью, и вот уже перед зрителем пронзительный и глубокий фильм-портрет поколения, основанный на искренности и безысходности этих, когда-то забытых Богом, мест.
Ирина Шаталова: У меня сразу есть вопрос, который не может не напроситься в данном случае: как возникла такая авантюрная, абсолютно рискованная мысль -построить фильм на этой парадоксальной идее – просто поехать на родину трёх кинематографических кумиров и найти там кино? Главное даже не как она возникла, а откуда взялась уверенность, что без сюжета, без определённых заранее персонажей это сработает?
Павел Мирзоев: Это, наверное, самый хитрый вопрос. Во-первых, конечно, уверенности никакой никогда не бывает. Вы это сами, конечно, понимаете, что никогда не знаешь: получится или нет. Но, наверное, дело было так. Я находился на фестивале, не знаю, бывали ли вы на нём, в Гатчине, «Литература и кино» называется, маленький городок под Питером. И была такая ранняя-ранняя весна, когда ещё, знаете, снег лежит. Он такой колючий, грязный, неприятный, но всё уже течёт. Солнышко уже появляется, то есть погода такая, надежду дающая, весь этот мрачняк наш разгоняющая. Я шёл по дороге, и там шли мальчишки-кадеты в военной форме. Видимо, есть в этих краях какое-то кадетское училище. Они шли, маршировали… не то, чтобы прямо строем, но дружно очень шагали. Они были все очень одинаковые. Их, наверное, подбирают: очень похожие лица, очень похожее сложение тела, ещё и одеты все в форму одинаково. И вдруг один из этих мальчишек остановился, отошёл от этой группы. Они ушли дальше, а он рукою прикоснулся к снегу, потрогал этот снег. Подошёл к стене, поставил руку к этой стене. Появилась какая-то вода, то есть его отражение, отпечаток его ладони. Он отнял руку и стал глядеть на эту ладонь. Я смотрю на него и понимаю, что он был совершенно отдельный от тех детей, совершенно инаковый, что он какой-то свой. Я начал вспоминать себя: насколько я был больше, когда я был ребёнком, насколько во мне было больше смелости, больше правды, насколько я был яростнее, чем я сейчас. И я подумал, что если приехать в те места, откуда выросли самые наши знаменитые и классные киношники Тарковский, Норштейн, и посмотреть: как там сейчас живут дети, то, наверное, в этом будет какая-то материя, которую я хотел уловить. Это то, как сильно отличается наше детство от того, во что в результате мы вырастаем. Уверенности, что что-то получится, конечно, не было. Но я надеялся увидеть там таких детей. Я их увидел множество. Вы сами понимаете, вы лучше меня знаете, что такое монтаж. Здесь нет позитивного отбора, их гораздо больше, чем на экране.
Из зала: После новелл с родины Тарковского и Шпаликова я ожидал увидеть новеллу о родине Василия Шукшина. Почему выбор пал именно на этих трёх героев?
Павел Мирзоев: Выбор абсолютно субъективный, единственная в нём система – это то, кого люблю я, кто для меня является совершенно системообразующей фигурой, для моего мировоззрения. Другой ещё момент, который бы мне хотелось уцепить, чтобы это были всё-таки авторы. Допустим не артисты, не исполнители, а именно авторы, которые привнесли в искусство целый мир за собой, за которыми идёт огромный шлейф размышлений, философий, мировоззрений и так далее. Почему не Шукшин? Это слишком разработанная тема. Я обожаю Шукшина и очень люблю его фильмы и, наверное, с удовольствием бы поехал на его родину, но у меня есть ощущение, что там, в Сростках, уже целая индустрия огромная. И влезать в подготовленные пионерско-детские ответы: «Да, Василий Макарович ля-ля-ля...», как раз мне этого не нужно было. А из этих трёх мест наиболее знаемо и детьми, и взрослыми - Завражье. У них конкуренция с Юрьевцем, там знают Тарковского. Например, в Андреевке, где родился Норштейн, мы им это рассказали. Это было для них breaking-news. Они тут же начали куда-то лазить, по каким-то справочникам: «Да, действительно... Как интересно!» Вот так.
Из зала: Вопрос по поводу работы с молодыми артистами. Они все очень естественно выглядят. Как для режиссёра, контакт в работе быстро произошёл или это был трудный процесс, в результате которого всё получилось так хорошо?
Павел Мирзоев: Процесс, наверное, трудный, но здесь есть один нюанс. Я не знаю, нужно ли раскрывать все режиссёрские хитрости... Главный фокус заключается в том, что они не так боятся камеры, как городские дети. Понимаете, дети в городе знают, что есть какие-то «Новости», какие-то репортёры. Я не пробовал в городе снимать, но предполагаю, что здесь, скорее, как-то нервно на это реагируют. А для наших героев это настолько другая планета была - какое-то кино, какая-то камера. То есть это вообще их не пугало. Конечно, там есть монтажный отбор очень большой. Конечно, некоторые дети зажимаются просто в силу своей природы, потому что они сами по себе интроверты. Кого-то из них, из тех, кто на экране, удалось разговорить, кто-то сам пошёл на контакт, кто-то выпал в монтаже и так далее. Но главный момент заключается в том, что такой фильм снять в Москве – невозможно. Просто в силу того, что дети бы по-другому реагировали на это. Кривлялись бы. Я так предполагаю, я не пробовал, но думаю так.
Из зала: Спасибо за фильм большое. У меня на самом деле один маленький вопрос. А вы будете показывать это кино этим детям?
Павел Мирзоев: Они просят. В смысле просят взрослые, конечно, не дети. Пишут письма и просят им прислать. Я не думаю, что в этом кино есть что-либо для них оскорбительное. Единственное, что меня несколько смущает – это момент как раз отбора. Я очень боюсь, как бы те дети, которые не попали в фильм, не обиделись бы. Вот этот момент меня смущает. Так бы я давно уже выслал. Когда я для себя эту моральную проблему решу, я пойму, что делать. Но этот момент для меня сомнителен. Я не знаю, мне кажется, что им может быть обидно или даже какой-то конфликт может возникнуть. Я этого очень опасаюсь, мне бы этого не хотелось.
Ирина Шаталова: У меня вопрос по поводу операторской работы. Мы, кажется, не в первый раз смотрим здесь фильм с участием Сергея Амирджанова. Во-первых, можешь ли что-то сказать о работе оператора в этом фильме, какие-то особенности, насколько он самостоятельно выбирал стиль и движение камеры, насколько это решалось совместно. И второй вопрос, может быть я не совсем права, но мне показалось, что во второй новелле, как-то сменилась оптика именно на разговорах -она как будто стала более искажающая, широкоугольная. С чем это связано?
Павел Мирзоев: Там действительно есть изменения. От первой до второй, потому что на самом деле снималось это всё не вместе. Последовательность эпизодов в фильме такая же, как была в съёмке. И когда мы приехали из Завражья, я почувствовал, что мне хочется немножечко сломать способ съёмки интервью. Мы это сделали сознательно. И в третьей новелле в этом смысле то же самое продолжается, что и во второй. Что касательно Серёжи, я просто огромное удовольствие получил от работы с ним. Он потрясающий репортажный оператор, на мой взгляд. В нём есть одно очень редкое для операторов качество – он очень неравнодушный. Он снимает не потому, что просто ему режиссёр сказал. Я не знаю, сколько мы с ним переговорили, прежде чем начали снимать. И обсуждали конкретные вещи, обсуждали стилистику, разрабатывали способ съёмки, оптику, всё на свете. И в процессе работы вырабатывали с ним единый подход. Для того, чтобы это получилось, он должен был неравнодушно отнестись к детям. Я в меньшей степени пытался ему навязать какие-то свои визуальные решения, а в большей степени пытался максимально внедрить идеологию фильма, способ нашего взгляда на этих детей. И наделил его, видимо, в такой степени, что под конец Сережа уже сам стал задавать детям вопросы и очень даже уместные, то есть он полностью проник в эту историю. Какие-то кадры придуманы мной, какие-то придуманы им. Я бы даже не очень хотел это разделять, это такая совместная работа. Но то, что точно получилось в работе с ним, – настроить оператора на неравнодушное отношение к ребёнку, к артисту, как их уже здесь назвали. К сожалению, это очень часто встречается у операторов: это «декорация» и я её снимаю. Такого не было. Это, конечно, «сам себя не похвалишь, никто не похвалит», но ощущение, что камера любит здесь детей, на мой взгляд, есть. И это самое главное.
Из зала: Всё-таки, Павел, вы нашли что-то общее между режиссёрами и детьми? Вернее, не режиссёрами, а теми лицами, которым посвящён этот фильм, и ради чего он снимался, и ради чего вы ездили туда. Нашли вы всё-таки эту связь или нет? Идея в том, что есть связь, вы её искали эту связь и в чём она? Или я может быть неправильно понял...
Павел Мирзоев: Не было идеи, что в Завражье сидит новый Тарковский и нужно его найти. Была идея найти рифмы, найти какие-то параллели, какое-то ощущение того, что на малой Родине таких людей живут дети, у которых есть какой-то чистый, хороший, не замутнённый взгляд на мир. И мы, в общем, догадываемся, что с этим взглядом случится. Достаточно посмотреть на взрослых, которые в этом фильме их окружают, чтобы стало понятно, что с ними будет. К сожалению. Задачи искать там Норштейна и Шпаликова у меня не было. Хотя если приглядеться, если знать фильмы, то внутри довольно много странных пересечений. Очень неожиданных для меня. Но нужно подробнее знать то кино, которое снимали Тарковский, Норштейн.
Из зала: Вопрос про звук. В той части, когда колокольный звон звучит. Это достаточно, я так понимаю, как-то резонирует. В чём смысл был? Мне кажется, картинка немного не соответствует. Идея в чём была именно этой сцены колокольного звона и проезжающего велосипеда? Тревога?.. Это какая-то озабоченность чем-то? Я не нашёл здесь для себя связи.
Павел Мирзоев: Возвращаясь к Тарковскому, когда его спрашивали, что в вашем фильме означает собака, он отвечал: «означает собака». Ничего другого я ответить не могу. Девочка, которая была на просмотре, залезает на колокольню, звонит в этот колокол. Мальчики, которые были на просмотре, ездят на велосипедах, а другая девочка, с которой мы разговаривали, водит свою бабушку. Колокол продолжает звучать. За окнами колокольни течёт река Волга. По ней текут льдины, летят птицы, звон продолжает звучать, девочка останавливает колокол. Вот и всё, что это означает. Больше ничего. Если громко, то за тобой сидит Анастасия, к ней можно обратить этот вопрос.
Из зала: Ещё вопрос. Я так понимаю, что фильм, в том числе, будет участвовать в каких-то зарубежных фестивалях. Вот там поймут вообще эту фактуру?.. Потому что даже здесь, в Российской Федерации, не все до конца могут понять... и вспомнить ежика с лошадиным лицом.
Смех в зале
Из зала: Извините, сейчас я ещё доскажу. Не рассчитано ли это там будет на некую искушённую публику, которая знает советское, российское прошлое...
Из зала: А что вы так за них переживаете?
Из зала: Я переживаю. Просто…
Павел Мирзоев: Шпаликова точно не знают. 100%. И ничего про Шпаликова не слышали. Тарковского знают и получше, чем у нас. И Норштейна знают. Может быть, не так, как Тарковского, но тоже знают. На самом деле, если вы волнуетесь, что они не знают, кто это такие, я обещаю там выйти с микрофоном и подробно рассказать о том, кто они такие.
Ирина Шаталова: Мне кажется, это в какой-то степени риск автора, когда он не сидит, не просчитывает, на какой зарубежный фестиваль он не попадет, потому что там не знают Шпаликова. Наоборот, для меня это гордость, что такой фильм есть, и мы все здесь можем его смотреть. А то, что он в Амстердам на фестиваль не попадет – итак ясно... Да он вне зависимости от Шпаликова туда бы не попал, потому что часто на такого рода фестивалях нужна политика.
Из зала: Но политика-то, кстати, прослеживается всё равно в этом фильме... Мы все молчим, но она есть. Кто-то сидит... А кто ж сидит? Вот они спросят: а кто сидит? Там всё-таки надо было каким-то подтекстом, наверное, сказать «здесь сидел такой-то»...
Павел Мирзоев: Я в субтитрах написал, что это Ходорковский по-английски.
Из зала: Тогда может быть здесь уже на этой почве и интерес какой-то другой появится. Действительно, может быть, можно было вдоль колонии этой пройтись, показать её.
Павел Мирзоев: Мне кажется, Вам нужно вторую серию снимать.
Из зала: Да. Там эту тему можно развить, конечно. Но без политики не обошлось, к сожалению.
Павел Мирзоев: На мой взгляд, политикой там вообще не пахнет. Это просто маленький кусочек, описывающий топографию этого места. Я как раз всеми силами старался этого избегать, чтобы не было никакого рода идеологии. Поймут или не поймут на зарубежных фестивалях – мы посмотрим. Я никогда этого не могу предугадать, кто как к чему отнесётся.
Из зала: А почему Вы не вставили ни одного кадра из фильмов, которые смотрят дети?
Павел Мирзоев: Это сознательно сделано.
Из зала: То есть это не из-за авторских прав? А специально, чтобы не показывать, не напомнить нам, зрителям эти фильмы? И мы только по звуку должны догадаться, что происходит?
Павел Мирзоев: Да. Это режиссёрское решение, не связанное с авторскими правами. Мне очень не хотелось заёмного искусства. Если бы я начал использовать кадры «Зеркала» и монтировать их со своим фильмом, это была бы, на мой взгляд, огромная пошлость. Потому что я никогда не достигну уровня «Зеркала», это невозможно. И кадры, которые я сниму, никогда не достигнут уровня кадров «Зеркала». Пытаться брать у Тарковского взаймы его достижения – категорически неправильно было бы. Хотя, это дало бы какой-то большей ясности, наверное, по поводу того, что они смотрят. Я очень быстро принял это решение, на уровне сценария ещё, - просто не так уж важно на самом деле, что они смотрят. Мы понимаем, да, они смотрят какой-то фильм Тарковского, ну «Зеркало», кто-то его помнит получше, кто-то похуже. Это не имеет никакого значения в данном случае.
Из зала: Та глубинка, которую, по крайней мере, я увидел, она отличается от того, к чему я привык, то, что мне показывают часто с экранов последние десятилетия. Та же весна... Это вы весной снимали?
Павел Мирзоев: Осенью, весной и зимой.
Из зала: Та же весна, она какая-то не грязная. Снег белый, вода чистая. Это сознательно? Кстати, нет таких моментов, как алкоголизм, курение и прочие «радости». Это сознательная режиссёрская задумка обелить действительность или это просто реальность этих мест?
Павел Мирзоев: Режиссёрской задумки обелить действительность не было, но была задумка просто не влезать в то, во что можно не влезать. Иными словами, камера ни разу не отворачивается от какой-то гадости. Но в большинстве своём её и нет. Наше представление и то, что мы видим по телевидению или иногда в документальном кино – в этом есть очень большая тенденция. Можно ли мне предъявить претензию, что я камеру не повернул в тёмную сторону? Наверное, можно, но у меня фильм вообще не про это. За всё время, пока я был в Андреевке, я не видел ни одного пьяного. За всё время пока я был в Завражье, я видел, по-моему, один раз за клубом стояли какие-то мужики и, по-моему, выпивали. Это всё, что я видел на эту тему. Но, конечно, если бы я хотел, я бы, естественно, накопал, нарыл бы этого «добра», но это не было моей задачей никаким образом. Наверное, в Сегеже этого больше было. Это всё-таки небольшой, но город, там есть завод. Там нам ребята говорили, что у них есть район, где есть много наркоманов и много чего, но мы даже не были, честно говоря, в этом районе. Можно было туда поехать и снять наркоманов, но кино вообще не про это. То, что происходит вокруг жизни этих детей, от этого, клянусь, камера не отвернулась ни разу. Но самое важное другое. И этот вопрос мне почему-то до сих пор не задали. Я думал, что его будут всё время задавать. Каково в классах соотношение таких детей, как в фильме, и каких-то других, плохих? Так вот клянусь вам: остальные, почти все, не хуже, точно. Просто кто-то камеры боится, а кто-то в монтаж не влез. Вот это самое главное.
Из зала: Этого вопроса не возникает!
Из зала: Во-первых, спасибо большое за кино. Во время просмотра меня переполнили разные эмоции. Могу сказать честно, что первая мысль, которая меня посетила, что фильм нужно обязательно увидеть московским учителям. По многим причинам, но это отдельный разговор. И в продолжение вопрос. А как строились отношения с преподавателями во время съёмок. Они как-то пытались что-то скрасить, как-то в лучшем свете подать школу, детей, помогали?
Павел Мирзоев: Очень по-разному. Есть три варианта. В первом – варианте Завражья – абсолютное равнодушие, вот мы хотим – снимаем это, хотим то, встаньте хоть на уши. Мне кажется, если бы начали делать какие-то гадости, они бы тоже не обратили внимания, им было вообще пофигу, что мы там делаем. Они, по-моему, ни разу к нам не подошли за всё время, пока мы там снимали. На самом деле, представьте, приходят в школу какие-то люди, берут ребёнка, уводят его куда-то, что-то там с ним делают... Ни у кого даже вопроса не возникло не эту тему.
Второй вариант в Сегеже. Там очень помогали, и всё делали, и помогали с показом, и помогали ездить, и так далее. Прямо отнеслись с таким провинциальным радушием. В провинции люди добрее гораздо, чем в Москве, и там это очень ощущалось. Ничего не навязывая при этом. Не пытаясь сказать: снимайте то или это. Помню, там была завуч, очень приветливая, я с ней обсуждал каких-то детей, и она соглашалась с моими оценками. Я просто ей рассказывал свои впечатления.
А третий вариант – Андреевка – наиболее неприятный, потому что там с учителями мы меньше общались, в основном - с директором. Она нехороший человек. У неё на каждом ребёнке уже стоит ярлык. Она им всем готовит «будущее». Девочку, если вы помните, которая в конце фильма говорит, что у неё мама уборщица, а папа тракторист, она нам хотела запретить её снимать, потому что девочка, с её точки зрения, «дочь алкоголиков», «дочь уборщицы», поэтому, она никто и не стоит её снимать. Она на неё повесила уже этот ярлык. Пока что девочка маленькая, но ведь скоро ярлык начнёт во всю работать. И это ужасно, на мой взгляд. Но нельзя сказать, что они нам мешали, нет. Мы их своим московским напором продавливали. Но меня скорее это очень-очень напрягло. Я прямо почувствовал, как она ставит на детей эти штампы, и как они потом с этим паттерном будут дальше жить.
Ирина Шаталова: У нас, к сожалению, закончилось время на обсуждение, мы вынуждены освобождать зал, но можем продолжить в кулуарах. Спасибо всем огромное за внимание! Мы желаем большой удачи фильму!
Павел Мирзоев: Спасибо всем большое, что пришли.
