Надина история — о том, как попавший в заварушку мужчина (Мераб Нинидзе) скрывается от полиции в доме друга. Навещает его лишь маленький мальчик Зуки (невероятно трогательный юный артист). Герой видит в окне напротив девушку и влюбляется в нее. В основе новеллы — реальная история, которую рассказал сценарист: ему написал из тюрьмы заключенный, который поведал, что таким образом срывался от правосудия и был счастлив, когда его поймали, потому что он не мог больше выносить одиночества и неопределенности. Авторы развили идею и превратили героя в романтика, испытавшего любовь.
Надя приехала в Петербург на премьеру картины, где мне удалось немного с ней поговорить. Надя в жизни выглядит очень хрупкой феей с большими глазами и держится немножко отстраненно ото всех. В Москве она уже рассказала журналистам все, что могла: и что Грузия ее вторая родина, и что сниматься ей было непросто, так как она только что родила дочку Нину, и что на работу она шла как на праздник из-за особой атмосферы, и что ее любимая новелла — про Хельгу, и не из-за сестры Анны в главной роли, а потому, что эта история самая яркая, плотная и запоминающаяся. Поэтому мне хотелось поговорить с юной Михалковой о чем-то другом — и выяснилось, что Надя вполне трезво смотрит на современное российское кино, что среди отечественных кинематографистов, сами понимаете, большая редкость.
— Ваша героиня в фильме — самая загадочная девушка, мы про нее вообще ничего не знаем. Вы ее как себе представляли — кто она, зачем приехала в Грузию?
— На каникулы или к родственникам, как это обычно бывает.
— Она у вас такая девушка у окна. Почему ей понравился этот мужчина — он привлек ее внимание красивыми жестами?
— Ну, мне жалко, что вы задаете эти вопросы — мне кажется, что в картине и так все чувствуется. Как не обратить внимание, если вам кто-то посылает цветок? Или если ты никогда не видел человека, и вдруг из его окна льется прекрасная музыка.
— Просто в финале фильма как раз говорится о том, что мы перестали обращать на это внимание и уткнулись в свои социальные сети. Нам могут послать цветы, а мы этого и не заметим. Ваш фильм, мне кажется, как раз еще и об этом, а не только о любви. Вы для себя как вообще определяете, о чем он?
— Мне кажется, он о разных гранях любви — не только друг к другу, любви мужчины и женщины. Фильм — признание режиссера в любви к двум странам, народам. На мой взгляд, он получился с прекрасным юмором, иронией, хотя иногда там есть и грустные моменты. Для меня, вы знаете, этот такой глоток свежего воздуха. Не потому, что я расхваливаю своего мужа — просто на Московском кинофестивале был показ, и люди выходили оттуда с прекрасным настроением, с улыбкой на лице. У них не было желания пристрастно копаться в этом фильме, обсуждать отдельные темы. Ты ловишь атмосферу, плывешь по ней и потом получаешь приятное послевкусие. И это самое ценное в нашей картине. Сейчас, к сожалению, если люди идут на русское кино, то чтобы покритиковать, найти то, с чем они не согласны. Наш фильм не такой — он о чувствах, которые невозможно оспорить. Надо расслабиться и получать удовольствие от картинки, воздуха, легкости, от шуток — просто получить положительные эмоции. Наш фильм о любви как о формуле: это движущая сила всего в жизни, всех поступков, слов.
— Вы сами заговорили о том, что когда наш зритель идет на российское кино, он сразу ждет чего-то плохого, какого-то подвоха. Ожидания не оправдываются.
— Это правда, я абсолютно с этим согласна и в этом смысле полностью на стороне нашего зрителя. Мне совершенно понятен его выбор, когда из четырех картин, среди которых одна русская, он пойдет не на нее, а на американские фильмы. Потому что зрители знают, что отдадут свои деньги за определенный уровень, и их ожидания в большинстве случаев оправдаются. Когда зритель несколько раз сходит на наше кино и не получит качественного результата, то естественно, что его доверие будет разрушено. Но сейчас, мне кажется, пошла другая волна, вышло несколько картин, которые возродят веру зрителя в наше кино. Он будет более свободен в выборе и отношении к нашим картинам. Мы, например, пытаемся нашего зрителя приучить, что не везде надо страдать, не везде надо искать какой-то глубинный второй смысл — иногда можно прийти и получить какие-то приятные впечатления, и от тебя за это ничего не потребуется (смеется).
— Но фокус в том, что таких простых легких фильмов у нас не снимают. Как вы считаете, почему нашим режиссерам так трудно снять хорошее зрительское кино?
— Мне кажется, тут несколько причин. Одна техническая: очень сложно придать, например, Москве легкость или красивость. У нас куда камеру ни поставишь, везде лезет реклама, мусорки какие-то. Это сложно даже визуально глазу. Когда мы смотрим на Москву в кино, все время думаем — настоящее там все или нет. Пытаешься находить фактурные места, где зритель не будет думать – правда или неправда показана, реальность или нет. Мы, например, привыкли видеть красивый Нью-Йорк и не думать о том, кино это или реальность, правда ли он такой и в жизни, как нам показывают. Я помню, как первый раз приехала в Нью-Йорк — и у меня была эта реакция: как в кино! Американцы смогли создать такую атмосферу ожидания, трепета именно с помощью кинематографа. То есть это кино сделало так, что мы считаем Нью-Йорк красивым.
— Но ведь в Нью-Йорке тоже есть все эти рекламные щиты и мусорки. Почему же им мы верим, а своим режиссерам — никак?
— Тут срабатывает поговорка «везде хорошо там, де нас нет». Мне кажется, что к своему мы все время придираемся еще. Я вот сейчас уже перестала придираться к российским картинам (грустно усмехается) — я пытаюсь найти в них больше положительного. Когда режиссер пытается хотя бы рассказать о том, что любит — уже хорошо. Вот это как раз ответ на ваш вопрос — почему режиссерам не удается снимать хорошее кино. Потому что они не рассказывают о том, что сами любят. В этом году на «Кинотавре» было очень много артхаусного кино, но другого. Артхаус стал не такой грязный, не такой злой и беспомощный. Почему это произошло? Режиссеры стали любить то, о чем они снимают. Это, мне кажется, основная причина. Когда ты снимаешь кино для того, чтобы попасть в социальную тему, или сделать на злобу дня — то ничего не выходит. Ну да, попал, все обсудили, показали крупным планом расчлененку, все еще раз обсудили, кино попало на арт-фестиваль, потому что принято считать, что на фестивалях любят, когда наша стана показана не в лучшем свете. И вот это все идет по наезженной колее. Сейчас же я вижу, что начался другой процесс. Прекрасные режиссеры снимают прекрасный артхаус, где очень много света.
— Вы сама не только актриса, но и продюсер, у вас есть уже несколько картин. Какое кино вы хотите делать?
— Это все, наверное, не очень выгодно с точки зрения продюсерства. Я бы хотела снимать картины европейского плана, настроенческие совершенно. Вот как, например, «Баффало 66» или «Мужчина и женщина»…
— То есть те, которые собирают достаточное количество денег в Европе, а у нас считается, что их никто не будет смотреть. Хотя вот ваш фильм, я надеюсь, соберет кассу.
— Очень хотелось бы верить, потому что для того, чтобы начать снимать картину, надо убедить всех продюсеров и всех вокруг в том, что картина пойдет. Естественно, что любого продюсера и прокатчика, для кого это бизнес, а не просто творчество, интересует, сколько ты потратишь и сколько вернешь. Был какой-то период, когда гэговые шутки собирали огромное количество денег. Мне кажется, это время уже прошло. Мы сейчас определенным рядом картин пытаемся доказать зрителю, что на нас стоит ходить. Очень сложно пробить какой-то другой вид картины, другой жанр, чтобы доказать это. До тебя 10-15 лет ничего не выходило подобного, и быть первооткрывателем или одним из меньшинства очень сложно, это всегда риск. Я бы снимала другое кино — не относительно «Любви с акцентом» — которое бы не собирало много денег, но я бы и копий печатала не так много! Хотя вот если наш фильм соберет в прокате, то может начаться новая волна забытых жанров, по которым истосковались люди среднего возраста и которые уже забыли или еще не знают молодые люди. Так что будем надеяться, что наше кино пойдет, и это даст возможность индустрии развернуться в сторону таких фильмов, как наш.
Фото: Геннадий Авраменко для Buro 24/7
