Читать ранее:
Глава двенадцатая: Тайная вечеря
Этот общий план стоял в другом месте. Предполагалось, что он встанет после сцены внутри машины, после слов мэра: «А ну, давай, Вася, поехали к этому… Который под горой!» – и мы видим поворот как подтверждение изменения маршрута. Это ещё и разбивало крупные планы Мадянова и Серебрякова, который в следующей сцене говорит: «Да какой на х*ер центр связи муниципального значения!» – разбивало этой ритмической паузой, общим планом.
Но в монтаже я решил, что нет необходимости демонстрировать, что водитель куда-то свернул. И не разбивать те планы надо, а сшибить – крупный план мэра: «Ты у моей жены, что ли, умничать научился? А?!.» – и сразу после – крупный план Серебрякова. А этот проезд поставить тогда в начало, чтобы он «отбивал» пространство трапезной и сцену в салоне авто. Тем более мы только что видели крупный план Мадянова, потом перешли с него на общий, где у нас «Тайная вечеря» – и нужна была некая пауза, «воздух», чтобы разбить уже два крупных плана мэра, где почти тот же ракурс и почти та же крупность.
Я думал этот проезд держать долго, очень он мне был по душе… Там были мостки, брошенные через ручей, а вскоре за ними асфальт заканчивался, начиналась грунтовая дорога – и машина поднимала за собой в ночи пыльный шлейф!.. Это было выразительно. Как раз в этом дубле в самой дальней перспективе появились огоньки: навстречу нам ехали две машины – одна, а потом вторая. Мне очень нравились эти мерцающие огни в перспективе – и потому их я всё-таки оставил в монтаже. Мы могли сразу после поворота уйти в салон на Мадянова, но я вытянул план дальше и дал машине ещё немного проехать, чтобы эти огоньки зритель всё-таки разглядел.
Вы уже рассказали, как подбирали джип Серебрякову; что насчёт машины мэра?
Это тот самый представительский класс, на котором очень часто разъезжают мэры разных городов. Класс машины определялся по статусу персонажа.
Мадянов правда с кем-то разговаривает? Он слышит голос в телефоне?
В данном случае нет. Если ты понимаешь после репетиции, что актёру нужна в этом плане поддержка, – тогда это делается. Но Мадянову этого не нужно, он легко справляется с любыми задачами. Иногда я делал это – помогал на другом конце провода – и по другой причине: я уже говорил, мы писали живой звук, а вы же знаете, что в условиях тишины нередко слышны (и даже отчётливо слышны) некоторые реплики из телефона. То есть иногда мы даже брали такой звук со съёмочной площадки, да.
Я не пойму, что это за монитор по центру?
Приборная панель, характерная для машин этого класса. Мы её включили, чтобы было какое-то световое пятно, подсветка. Это не то радио, не то ещё что-то такое – совершенно не имеет значения. Ничего специального. Специальное в этом плане только одно – крест, который висит на зеркале заднего вида.
Такой очередной штрих?
Штрих, конечно. В исходной версии режиссёрского сценария я предполагал, что эпизод начнётся этим планом – и мы услышим какой-то шансон вроде «Золотых куполов, что на груди наколоты»…
Вы эту песню позже используете…
Да, позже. Я вообще много чего послушал у Михаила Круга и выбрал две-три песни, которые могли бы в фильме звучать. Про «Владимирский централ» сразу было понятно, где он должен быть, – ну и вот эта песня про золотые купола. Поставить её здесь было бы лихо, но, пожалуй, слишком лихо. И я отказался от этой идеи именно потому, что мы только что были в трапезной – и это было бы масло масляное, очень густо.
Я думал ещё про Расторгуева: он ведь, говорят, в ходу у власти, на слуху у самого верха, там, говорят, любят слушать этого парня – но не нашёл ни одной его песни, которая бы органично влилась в это пространство. Я пробовал его положить в разные сцены, где могла бы звучать музыка – не получилось.
Но в любом случае, какая-то песня из шансона должна была тут звучать. В тот момент, когда звонит телефон мэра, охранник протягивал руку и делал звук тише: не до конца, но прибрал. Мы бы услышали: «Алё, да», – и склеились бы на Мадянова, это был бы второй план эпизода. Потом он просит фляжку – мы опять сюда, а затем вновь возвращаемся к нему на концовку диалога. Короче говоря, в исходной, умозрительной ещё версии решения сцены план этот должен был повториться дважды.
Но я отказался от этой идеи: стало понятно, что достаточно увидеть его один раз, не нужно частить. Крупный план мэра – затылки водителя и охранника – и ещё раз крупный план мэра. Лаконично, просто и совершенно ясно. Я ещё на «Елене» почувствовал, что не нужно особенно частить, возвращаться к одному и тому же. Надо двигаться к лаконизму, это очень обогащает изображение. Оно начинает дышать каким-то покоем и достоинством, отсутствием суеты. Возвращаться к плану можно только при крайней необходимости.
В окончательном монтажном решении стало ясно, что если бы здесь звучала ещё и музыка, это было бы слишком густо. Загустили бы мы почти до гротеска.
После финального «А?!» было ещё продолжение. Мадянов говорил: «Ты у моей жены, что ли, умничать научился?.. А?!» – водитель отвечал: «Вадим Сергеевич, извините, пошутить хотел… Больше не буду». – «А то смотри, бл*ть, пересажу на маршрут обратно, будешь там штаны протирать». Ну, что-то такое. Кусок был длиннее, и было всё это очень смешно, Мадянов блестяще умеет делать подобные вещи, но я решительно отказался от такой концовки, потому что она вытягивала сцену, делала её избыточно длинной.
«Ну понятно же, что, с*ка, для себя местечко освобождает, чтобы дворец здесь построить!»
Повторюсь, мне всегда нравилась эта склейка: с «А?..» Мадянова – на реплику Серебрякова. Они и в тональности почти одинаковы, и переход с одного крупного плана на другой получается зеркальным, даже монтируется по принципу «восьмёрки». Но так не было решено заранее, эта склейка родилась уже в монтаже.
Руки Вдовиченкова сложены так, будто он готовится к молитве; таково было моё первое впечатление. Это было заложено вами?
Нет, таких идей не было. Он просто пьяненький. Это, кстати, первая сцена, где все они реально выпивши.
Просто это первая сцена, где они вообще пьют. До этого у них был чай-кофе.
Ну да. Здесь мы решили, что будем пить.
Рассказы о том, как вы поили артистов, уже стали легендами…
Когда вы видите в кадре бутылку водки, будьте уверены – это вода. Исходящим реквизитом везде была вода. Но во время репетиций они помалу принимали: каждый наливал себе ровно столько, сколько ему нужно. И когда актёры доходили до нужной кондиции – мы запускали съёмку.
Вообще, вся эта сцена мне очень нравится. Актёры замечательно тонко вошли в состояние пьяного дурмана: «Спасибо тебе, братуха… Спасибо, ты мне реально помог!..» Это узнаваемо очень, настоящий фрагмент онтологии русской пьянки. Те, кто сами бывали в подобных состояниях или повидали пьяных, – чуют, что перед ними подлинное. А подлинное всё-таки потому, что мы позволили актёрам выпивать в действительности. Это, как мне кажется, помогло созданию нужной атмосферы.
Такая практика не в ходу, профессиональная этика не предполагает таких решений, и, разумеется, этот способ я предложил актёрам не из недоверия к их таланту или дару перевоплощения, поверьте. Я рискнул в надежде, что это даст свои новые, неожиданные плоды. В «Удалённых эпизодах» есть, например, кусок, где Вдовиченков заплетающимся уже языком говорит: «Давай, Роман… Давай!… Раскачивай своих стариков, а то они у тебя… чего-то закисли», – и видно, ну вот видно, что так сыграть невозможно! Невозможно! Это видно, что он пьян, а не играет пьяного! Я ему и говорил: «Володь, поверь, это развяжет тебе руки, будет такое хорошее ощущение чистой свободы!..» Мне жаль было этот кусок вынимать, такой был волшебный фрагмент!..
Смотрите: Серебряков подошёл – и стоит, ждёт. Это был четвёртый дубль, а в трёх предыдущих он подходил – и продолжая одной рукой держать фотографию, другой начинал убирать со стола. Начинал – и уже тогда Вдовиченков подхватывал и помогал ему. А в этом дубле (не помню, мы с ним договорились или он сам решил так сделать) он подошёл, встал и стоит. Вдовиченков ждёт его следующего жеста, а потом вдруг понимает, что тот ничего не сделает, – и сам берётся отодвинуть посуду, как бы поймав, угадав его намерение.
Очень естественно получилось.
Да, естественный, живой элемент. Такие вот незначительные, как кажется, детали стежок за стежком и ткут эту ткань; это очень важные элементы. Подобные импровизации часто не запланированы заранее, но в какой-то момент тебе приходит в голову идея сломать привычный рисунок, предложить что-нибудь поменять – и эта перемена сразу отражается и на игре всех остальных.
Читать далее: Глава четырнадцатая: Фотография
