В начале 16-го века в Италии живёт и работает Микеланджело.
Едва ли не главный вопрос, который отныне всегда будет звучать в отношении этой картины: а почему же «Грех»?.. Разве грешен Микеланджело?..
Ответ каждый должен найти сам для себя, хотя некоторые грехи в фильме всё-таки называются вслух – это корысть и гордыня. Более того, признавая гений главного героя и божественность его произведений, его называют тут то мразью, то предателем – и порой он и правда может показаться не слишком-то приятным человеком.
Однако важную подсказку даёт эпиграф к одноимённой книге, выпущенной специально к премьере фильма (это фотоальбом со сделанными во время съёмок снимками Саши Гусова): «И правит жизнью грех мой, а не я…» Не собираясь расшифровывать эти слова, Андрей Кончаловский показывает ту жизнь, что окружала признанного мастера, давая понять: вот из этого всё и рождалось; домыслить остальное должен, опять же, непосредственно зритель.
Рим, по мнению Микеланджело, это «город священников, пилигримов и проституток»; по интонации можно предположить, что все они стоят для скульптора на одной ступени. «Я творю красоту для развратников и убийц», – переживает он, но делать нечего: таковы времена, таковы нравы, и не ему первому приходится с этим мириться. «Не нужны озлобленной толпе его созданья», – бормочет он о своём любимом Данте, которого почитает главным гением Италии. Микеланджело обвиняет в неподобающем поведении даже Рафаэля, своего младшего коллегу («Ты крадёшь идеи!»), чего уж тут говорить о других.
А Флоренция разве лучше? Прямо возле статуи Давида висит казнённый, неподалёку для всеобщего обозрения выставлена отрубленная голова. Здесь живут отец и три брата скульптора – и живут за его счёт. Тогда как он сам, в целях экономии, питается лишь хлебом и треской, они едят мясо и пьют дорогое вино, да ещё ругают его, когда он их этим пеняет («Я себя в рабство продал ради вас!»).
Куда спокойнее в Карраре, где простые работяги добывают мрамор, судя по всему, за гроши – потому что когда Микеланджело сердцем прикипает к гигантскому каменному блоку, он обещает каждому за спуск этого «монстра» по годовому заработку. Но и здесь находится место не только честному труду, но и халтуре – и когда не выдерживают только что выкованные скобы, нерадивый кузнец отвечает за брак своей собственной жизнью.
Разнообразные заботы отнимают у Микеланджело то время, что он лучше бы потратил на скульптуры; со всех сторон облепленный контрактами, он не успевает закончить с одним делом, но уже берётся за выполнение другого. Папа Римский заказал ему свою гробницу ещё при жизни, изначально запланировано было сорок статуй – но, как известно, в общей сложности понадобится сорок лет, чтобы памятник был завершён даже в значительно ужатом виде. Сейчас же мастеру дают на это ещё лишних три года – и новые средства на работу, так как значительную часть ранее полученных денег он отдал семье на покупку дома и фермы – а что, разве не имел права?..
«Как тебе удаётся?» – спрашивают его, увидев только что очищенный от лесов потолок Сикстинской капеллы, о котором уже говорят, что это лучшее, что было создано когда-либо в стране. «Не знаю. Оно как-то само», – растерянно отвечает он, и правда, быть может, этого не знающий – ведь ещё утром он мучался, совсем не уверенный в результате: «А если я ошибся в масштабе?», «Мне только догадываться, как это будет выглядеть снизу»…
Кончаловский не отвечает и на этот вопрос (как?!), практически не показывая творца за работой (лишь раз мы видим, как тот натирает колено ещё незаконченного Моисея, да однажды собирается нарисовать спящую селянку). Но в то же время Микеланджело то и дело задумывается, с нехарактерным для обычного человека вниманием рассматривая руки своего собеседника, его ноги, саму его фигуру. И эти акценты – куда существеннее слона, подаренного уже новому Папе португальским королём: слона Кончаловский – вслед за своим героем – сознательно не примечает.
Ещё один образ, которым режиссёр насыщает свою картину, – образ Смерти: то она пролетает каркающим вороном, то скользит змеёй в отвратительных лохмотьях, то проходит рядом в предельно вежливо выраженной угрозе («Маэстро, Папа далеко, а предатели всегда рядом»). «Фрески в Сикстинской капелле меня угробят, – сетует и сам художник. – Боюсь, умру, не окончив работу».
И в этом скрыт сознательный (надо полагать) подвох: тогда как многие кинобиографы полагают правильным увидеть полюбившегося им персонажа в последние годы его жизни, Кончаловский выбирает для своего рассказа то время, когда Микеланджело полон сил. Сюжетно это оправдано нарастающим противостоянием двух могущественных кланов – Медичи и делла Ровере (и тем острее выбор, кому же из них служить), но есть тут и другой смысл. Опасающийся вот-вот умереть Микеланджело проживёт ещё полвека, а его творения с тех пор и навсегда – бессмертны.
Вне зависимости от того, насколько грешен был их создатель.
Читайте также:
«А, Микеланджело, как же, классный мужик!»: Андрей Кончаловский и его фильм «Грех»
Мастер-класс Кристофера Воглера: «Что происходит с героем – происходит и с вами»
Питер Дель Веко, продюсер «Холодного сердца 2»: «Это фильм о познании самого себя»
«Однажды… в Голливуде»: можно ли понять фильм вне исторического контекста?..
Рецензия на фильм «Дождливый день в Нью-Йорке»
ТОЛЬКО СПОЙЛЕРЫ: «Терминатор: Тёмные судьбы» (вы не должны читать эту статью)
