После феноменального успеха «На игле» к выразительной прозе грубого шотландца Ирвина Уэлша кинематографисты примерялись не единожды. В том, что каждый раз выходила мелкотравчатая ничем не примечательная ерундистика, кажется, никто не виноват. Неудачи складывались по причине понятной и, в общем, даже заслуживающей снисходительности: Уэлш, как таковой, всем этим замечательным, молодым и перспективным ребятам был глубоко по барабану; гораздо больше постановщикам хотелось повторить траекторию успеха Дэнни Бойла — режиссера, вне всяких сомнений, проснувшегося после премьеры «Трэйнспоттинга» живым классиком. Сорокалетний шотландец Джон С. Бейрд на лавры Бойла претендует едва ли. В 2013-м и дураку понятно, что это как минимум поздно, как максимум — бессмысленно. То единственное, что действительно сближает Бейрда со старшим товарищем по цеху, — умение читать между строк. «Грязь» (у нас книга выходила под названием «Дерьмо»), как большинство романов Ирвина Уэлша, из банальной брезгливости велик соблазн закрыть навсегда уже на второй странице. Из всех архетипических мудаков, столь часто фигурирующих в современной нонконформистской литературе, Брюс Робертсон отличается каким-то особым, запредельным, совершенно монументальным мудачеством.
И в книге, и в ее довольно точной экранизации на нас выворачивают всю ту вынесенную в название «грязь», что переполняет нашего героя изнутри. Для Джеймса МакЭвоя, который буквально за последние пару лет превратился вдруг в большого артиста, «Грязь», конечно, окончательное прощание с репутацией симпатичного манекена, фланирующего по кадру в винтажных пиджаках. Брюс Робертсон с его нервным психозом, алкоголизмом, сексуальными перверсиями и обсессивным стремлением превратить жизнь окружающих в ад — роль мечты, и МакЭвой с ней потрясающе справляется. Талантов съемочной группы, впрочем, хватает не только на то, чтобы нас два часа подташнивало. К финалу, когда детективная линия с поиском убийцы резонно заканчивается нахождением антигероя самого себя, мы в мгновение проникаемся к не самому приятному персонажу на свете если не симпатией, то уж точно сочувствием. Суть уэлшевской книги, которую Бейрд чудом уловил, не в силе, отнюдь нет. Скорее наоборот — в абсолютной немощности мачизма, доведенного тут до гротеска. И не проникнуться этим невозможно хотя бы по той причине, что все мы в душе немножечко Брюсы Робертсоны, демонстративные циники и сентиментальные мямли в одном лице, бедолаги с разбитыми кулаками и разбитым в это же время сердцем.
