Каренина с трагической вуалью на лице, Джуд Лоу с залысинами, Пипец с усиками, как у Лермонтова — все смешалось в доме Облонских. Пересказывая соотечественникам детали новой «Карениной», отчего-то каждый раз натыкаешься на неизбежное «ах, им никогда нас не понять». Что заставляет не самых глупых людей говорить столь закостенелую дурость, понять, в общем, тоже сложно. Наверное, это такая ментальная особенность, засечка на подкорке: мол, есть «мы», а есть «они» — и им ни в коем случае нельзя зариться на нашу бессмертную классику, усыновлять наших сирот, проецировать на себя наш родименький дискурс и прочее-прочее-прочее. Все это — глупости, конечно. Несмотря на нижнюю челюсть Киры Найтли, которая, кажется, давно уже живет отдельной от актрисы жизнью, новую экранизацию «Анны Карениной» хочется признать безоговорочно удачной. Любитель красивостей, классической литературы и общих планов, длящихся целую вечность — некогда довольно скучный британский режиссер Джо Райт — снял на удивление недисциплинированный фильм по Толстому. Уже за смелость его хочется расцеловать. Подобострастный пиетет и ручки дрожащие угробили не одну «Каренину». Да что там Каренину, прозу Толстого — живую, свободную, дышащую.
Благодаря гению Тома Стоппарда, очень здорово адаптировавшего роман, от фильма буквально не оторвать глаз. Подобно камере, что, не зная земного притяжения, кружит два часа в нескончаемом вальсе, сегодняшняя «Каренина» плюет на все условности и нормы. Трагический роман разыгрывается, почти как водевиль. Актеры большую часть экранного времени живут, любят, страдают и демонстративно терзают свою «загадочную русскую душу», находясь в складных театральных декорациях. Поначалу это выглядит концептуальным выпендрежем, к финалу — единственным способом пересказать сюжет так, чтобы он не выглядел пошлой ерундистикой. Весь фильм растерзанная противоречиями душа героини у тебя как на ладони. Мир, что раскололся для Анны надвое — наглядный конфликт текста и контекста, кино и театра, что бесцеремонно тут вторгаются на территорию друг друга. Шекспир был все-таки прав: жизнь от театра неотличима. И здорово, конечно, что Райт, вопреки закрепившемуся мнению, отчетливо осознает, что в театре этом мы отнюдь не актеры, скорее связанные по рукам марионетки, пешки в чужой игре, фигуранты надуманного спектакля, вынужденные всю жизнь играть на публику и блуждать в декорациях, откуда есть лишь один выход. «Прости меня» — кричит в финале Анна Аркадьевна, бросаясь с перрона под поезд. После того как ее крик сожрет машинный гул, даже самые несмышленые школьники уяснят для себя, что лишь теперь эта несчастная женщина свободна.
