Восемнадцатый фильм Ким Ки-Дука, несмотря на свое возвышенное название, зиждется на низком. Христианские мотивы в «Пьете» эффектно вплетены в типичную для автора черную поэтику, густо пропитанную кровью, слезами и спермой. Большую часть хронометража взъерошенный злой одиночка по имени Ли Кан До взимает деньги с безответственных заемщиков. Брать с бедняков нечего, поэтому уже на первом этапе диалога в ход пускается излюбленный южнокорейскими кинематографистами слесарный инструментарий. Так продолжается изо дня в день, пока однажды на пороге дома Ли Кан До не появляется женщина, которая, преклонив перед садистом колени, принимается рыдать и извиняться за то, что бросила его в детстве. Отказываясь в это поверить, главный герой спускает незваную гостью с лестницы. Когда женщина возвращается вновь, Ли Кан До жестоко ее насилует, видимо, надеясь на то, что имеет дело с сумасшедшей самозванкой. Но та в ответ лишь покорно терпит и виновато улыбается, причитая вслух, что из рук сына готова принять даже смерть. Дальше — хуже. Про сюжет, впрочем, тут умолкаем, не переживайте.
Растревожив своим фильмом чувствительную публику Венецианского кинофестиваля, награжденный там «Золотым львом» Ким Ки-Дук красиво ворвался в кинематограф, с которым в прошлом году вроде как официально попрощался. Для камбэка постановщик предсказуемо выбрал материал, от которого невозможно увернуться. Уже на уровне сюжета «Пьета», как кирпич, что летит с крыши прямо тебе на голову — трудно сказать, хорошо это или плохо, но бьет кино не слабо, отчего ты теряешься в формулировках и принимаешься, отсмотрев финальные титры, мямлить что-то несвязное. Боль, которую здесь причиняют себе и окружающим, как водится у автора, призвана оттенять бездны, что остались у героев вместо души. Единственная проблема с «Пьетой» заключается в том, что Ким Ки-Дук сам уже много лет ничего не ощущает. Делая эссенцию азиатского экстрима, каким его любят трепетные европейские фестивали, драматургически режиссер стремительно движется куда-то в сторону китайской оперы. Живых людей в его аллегоричной кинофреске нет. Только образы: божественно красивая мама, символизирующая ту самую вынесенную в название жалость, и заблудший сын, которого призвана исцелить любовь. К финалу, когда даже покаяние материализуется в виде полосы из крови, примечательно размазанной по асфальту, впору расплакаться, трагедия все-таки. Увы, единственное, что ты способен прочувствовать в этот момент — неуместное восхищение тем, как красиво пишет Ким Ки-Дук багрово-красным. Такой маляр пропадает.
