Город N. Промозглое осеннее утро. Улыбчивый мужчина (Лилич) проходит диспансеризацию. Рыжеволосая женщина в белом халате (Петри) лепит ему на грудь электроды, чтобы снять кардиограмму. «Мне изменяет муж, — как бы невзначай произносит она, после чего, не теряя невозмутимости в голосе вдруг добавляет, — он изменяет мне с вашей женой». Улыбка пациента, разумеется, тотчас же сходит на нет. Датчики начинают резко зашкаливать. Не зная, что сказать в ответ, мужчина бежит на автобусную остановку, в которую буквально спустя пару секунд на полной скорости въезжает чей-то внедорожник. Оглушительная боль, вызванная предательством любимых, проецируется на реальность в «Измене» довольно часто — то потерявшим управление водителем, то проливным дождем со штормовым ветром, то разболтавшимися перилами на балконе гостиничного номера, где встречаются неверные. Кирилл Серебренников не зря называет «Измену» фильмом-катастрофой. Вместе с отношениями, что призваны тут потерпеть крах, постепенно рушится и мир за окном — хрупкое, обезличенное, лишенное всяких социальных примет пространство — погрузившаяся в вечную осень земля, которая, как и герои, не хочет и не может жить без любви...
Любовь, кажется, то единственное, чего в этот раз не хватило режиссеру Серебренникову самому. В попытке рассказать общечеловеческую историю, которая может случиться с каждым, он, в общем, сделал-то всё правильно, как по учебнику. Убрал место действия за скобки. Лишил персонажей имен. Взял на главные роли удивительных европейских артистов, которые героически разучили сценарий, написанный на их неродном языке. Но фильм, как ни больно это признавать, не собрался. Его составляющие существуют по раздельности, живут своей жизнью. Хорошие киношные актеры зачитывают хороший театральный текст. Самовлюбленная камера Лукичева скользит по холодным предусмотрительно натертым до блеска поверхностям. Обнаженная экс-солистка группы «ВИА Гра» прижимается своим основным талантом к прозрачному стеклу душевой кабины. Серебренников завороженно наблюдает за немецкой актрисой Петри, которая не без блеска воспроизводит на экране все оттенки боли. Наверное, всё это и не должно было собраться воедино. В фильме есть прекрасный и ровно настолько же возмутительный момент, когда героиня забегает в лес, переодевается в чужую одежду и выбегает оттуда в будущее, в новую жизнь, к новому мужу. За два часа лента проворачивает этот кульбит как минимум трижды: сперва она переодевается в стильный европейский триллер, потом — в томную карваевскую мелодраму. К финалу же «Измене» всё это надоедает, она сбрасывает маскарадное шмотье на шуршащую под ногами осеннюю листву и, так и не осознав, кем на самом деле хочет быть, принимается вести себя как самая обычная позднесоветская байка про то, как же гадко и пошло все-таки прелюбодействовать.
