История любви кроткой гувернантки и байронического джентльмена известна в мельчайших подробностях даже тем, кто не умеет читать. Одноименный роман Шарлотты Бронте экранизировали бесчисленное количество раз; новая «Джейн Эйр», кажется, двадцатая по счету. Неизвестно, станет ли эта адаптация последней, но очень похоже на то, что американец с интересной фамилией Фукунага специально задавался целью, визуализировать свою любимую книгу так, чтобы всем остальным впредь было неповадно. Вопреки стараниям неутомимого Джо Райта, несколько лет назад введшего моду на перелицовку классической британской литературы в формат журнала «Караван истории» («Гордость и предубеждение», «Искупление»), сегодняшняя «Джейн Эйр» отлично знает, что такое аристократическая сдержанность, изящность формы и совершенство простых сюжетных линий. Пятьсот страниц романа элегантно умещены в два лаконичных часа. Ничего важного не упустили, ничего лишнего не нахапали.
Невероятно сложный характер героини, которому студентки филфаков посвящают свои трогательные многостраничные эссе, у Фукунаги не в словах, но в мелких деталях. Он в том, как неожиданно очаровательная здесь Мия Васиковска, убедившись, что потустороннее не более чем проекция повседневного, развязывает белоснежными длинными пальцами тугой корсет, после чего брезгливо скидывает его с себя, словно оковы. Или в том, как это хрупкое небесное создание мчится что есть мочи по укутанной сонной пеленой лощине, и, добежав до перепутья, застывает там на пару секунд. Тысяча прошептанных обещаний, тысяча случайно оброненных взглядов, растворенных авторами картины во мгле готического поместья, говорят о романе Шарлотты Бронте намного больше, чем болтливые многосерийные предшественники. Но что самое жизнеутверждающее в свежей постановке, так это ее абсолютная отрешенность от любовной коллизии, которую режиссер выносит за скобки.
Нет, ну правда же: артист Фассбендер с томным взором и пышными бакенбардами — самое скучное, что есть в фильме. Рочестер, каким его привыкли видеть сентиментальные барышни, задвинут на второй, может быть, даже на третий план. Сегодняшняя «Джейн Эйр» — это не о бессмертной любви, а исключительно о внутренней свободе, о весомой разнице между смирением и покорностью. Кино неслучайно начинается со стремительного бегства, после которого нам демонстративно поясняют, сколько раз Джейн нуждалась в персональном освобождении: будь-то благотворительная школа, где учителя пытались подчинить плоть и разум юных наставниц, или история с неудачным браком. Чуть позже дело дойдет до монолога, когда, стоя перед зарешеченным окном, Васиковска будет спрашивать у экономки, отчего так тяжела ее женская доля. С взглядом, полным вежливого недоумения, она будет смотреть не только сквозь мутное стекло, но и на героя Фассбендера. Это не глаза влюбленной. Это глаза девушки, отчетливо понимающей, что она достойна того, чтобы в первую очередь любили ее.
