Основная часть действия картины разворачивается в 1941 году — от первых дней войны до осени. Страна переживает вероломное нападение и решительно не знает, что и как предпринимать. Все либо бегут, либо прячутся, а если вступают в бой — то в отчаянно-нелепый, заведомо обреченный на поражение. Здесь нет трусов, какими их принято обычно изображать, но и храбрость вся — то ли от страха, то ли от дурости. Вот баржа плывет с детьми и раненными. Капитан отбирает у всех солдат оружие и сто раз предупреждает: без паники, немцы по нам стрелять не будут, мы — под защитой Красного креста, главное — без провокаций. Но ведь находится один герой! Ракетницей вознамерился самолет подстрелить! Результат — один погибший фриц, сотни наших, в том числе ни в чем неповинные пионеры.
Фашистская колонна проезжает мимо затаившейся деревни. Возжелав яблочка, немец обнаруживает Надю. Она пытается убежать. Заботливые руки закалывают преследователя, а затем и второго, вилами. Колонна возвращается, загоняет всю деревню в сарай и заживо сжигает. Случайно обретенная подруга успокаивает переживающую девушку: чего ты их жалеешь, они спрятались — тебя спрятать не захотели, вот пусть и горят. Ага. Сама Надя укрыться никак не могла. Так испугалась, что остолбенела и даже за дерево не зашла, поверив, видимо, что листья да яблоки ее отлично прикроют… Одному солдатику приказали остановить повальное отступление войск, другому — взорвать мост. Первому пытаются объяснить, что против танков с пистолетом не попрешь, второму — что сперва надо пропустить бегущее мирное население. Но у обоих приказ, а приказ — это выше логики. Есть еще и третий солдат, который ждет только красного флажка. Дождавшись, никуда уже не смотрит. Результат — у одного, упорного, дырка в голове, у двух других, растерявшихся и глупых, — мост, взорванный вместе с не успевшими пройти по нему гражданскими.
Что это, как не аргументируемо доказуемое осознание того, что подвигов на войне нет, а есть проявление невыносимо тяжкого человеческого идиотизма в гремучей смеси со столь же печальным человеческим эгоизмом? Подвиг здесь — не подвиг, а расписка в непроходимой тупости. Смелость и решительность дурака оборачивается катастрофой. И так — по всей линии наступления. Впрочем, один подвиг здесь все-таки есть (и это — лучшее в картине). На подступах к Москве кремлевских курсантов соединяют со штрафбатом. Задача — отстоять участок. В качестве подручных средств — детские кроватки и волейбольная сетка. Никто не отступил. Да, это Подвиг. Но какой был в нем смысл? Смерть молоденьких ребят врага не остановила — тот, напротив, обошел их с тыла и сам подъехал с той стороны, куда как раз и запрещено было его пускать. Так стоило ли бросать их, вооруженных винтовочками, против танков? Их, ничего не знающих о войне, умеющих разве что красиво маршировать, просто храбрых ребят, бесстрашно готовых биться за Родину? Кто так приказал? Во имя кого была эта гибель?
Если на данном этапе целью режиссера Никиты Михалкова был зрительский вздох по выходе из зала: «Главное, чтоб не было войны», он этого с горем пополам, но добился. Если он хотел восторгов «Это мы воевали — это мы победили!», то оставил их, несомненно, на вторую (третью, считая от самого начала) серию. Стремления художника понятны: чтоб показать Великую Победу, сначала надо показать Великое Поражение, чтоб выше взлететь — как можно ниже опуститься. И возможно потом, когда оба фильма сложатся в единое целое, этот замысел будет всем очевиден, и правильно, наконец, истолкован. Но пока — когда до второй (третьей) картины еще полгода — это, увы, вызывает все же некоторое смущение.
Смущение тем более усиливается благодаря ряду факторов, печально свидетельствующих о том, что создателям картины не только кое-где изменил талант, но изменило и чувство меры. В фильме есть два сквозных мотива. Первый — явный: в 1943 году герой Меньшикова разыскивает героя Михалкова по приказу Сталина. Второй — считываемый: Отец и Дочь жаждут воссоединения. Однако ни то, ни это совершенно не скрепляет ту мешанину эпизодов, которой под завязку набита трехчасовая лента. Цемент плохо смешан и масштабный эпос безвольно разваливается на несколько разновеликих блоков, превращаясь, таким образом, в альманах короткометражек неравного художественного достоинства. Среди них есть (трудно поспорить) очень хорошие. Но эпизодов, не столь совершенных куда больше.
Разом пытаясь и говорить с молодым поколением на его языке, и удерживать при этом высоконравственный пафос, режиссер терпит сокрушительное фиаско. Ладно, что он превращает свой многолетний, титанический труд в балаган — это выпадало многим. Но он к тому же еще и дает небезосновательный повод для насмешек над национальной трагедией. И дело вовсе не в том, что для удержания внимания (фильм, как-никак, очень длинный) Михалков обильно взбадривает действие юморком. Вот, например, герой Сергея Маковецкого ведет допрос, слушает в пол уха, а сам записывает в графе ФИО: «Пушкин, Александр Сергеевич», и далее чистосердечное признание: мол, произвел выстрел в Дантеса, оскорблявшего мою жену Наташу, сам был убит ответным. Все это как раз понятно: обстановку на экране надо разрядить, сплошные ужасы войны ни один здравый мозг не выдержит. Но!
Беда в том, что вознамерившись увлечь фильмом о войне молодежь, Михалков порой впадает в совершенно неподобающую случаю пошлость. То увесистый бюст Сталина падает не куда-нибудь на пустынный пляж, а именно в сантиметре от чудом спасшейся после вражеского налета Нади. То цыгане пляшут вокруг фрица — голосит гитара, развеваются юбки. То сам Котов балуется со своим металлическим запястьем, демонстрируя, как из большого пальца при случае легко может вынырнуть ножичек. Ключевой момент: обгорелый танкист разводит Надю показать сиськи. Увидев, умирает от восторга. Падает снег, звучит печальная музыка.
Как такое вообще возможно? Не в том смысле, было это или не было. Пускай было. Но как можно показывать это сегодня вот так — на голубом глазу, всерьез, будто бы не понимая, что все это будет воспринято совершенно не в том ключе, в каком хотел бы автор? Обиднее всего за актеров, которым на таком фоне не всегда есть, что играть. В первую очередь жалко Олега Меньшикова. В 1994 году он буквально сразил всех многогранностью своего таланта. Тогда его Митя был живой персонаж, полный красок, артистизма, но одновременно прячущий за напускной энергией трагедию осознания поселившегося внутри зла. Это было обаятельное Зло. В новом фильме все высохло, осталась только маска, не выражающая никаких эмоций, сухой взгляд, минимум мимики. Можно, конечно, трактовать это как трансформацию героя в связи с нелегкими обстоятельствами его работы — если бы точно такой же маской несколькими годами ранее Меньшиков не наделил Фандорина. Рисунок роли повторяется практически один в один, с той лишь разницей, что в «Статском советнике» Меньшиков был, как-никак, главный герой — а в «Предстоянии» откровенно чувствует себя второплановой шестеренкой. Вся его задача в этом фильме — соединить новое со старым, не дать прерваться связующей времена нити. Раз уж герои выжили — стало быть, выжили все, и каждого надо как-то пристроить.
Этот нонсенс с выжившими героями будоражил общественное воображение все те долгие годы, ушедшие на создание второй серии знаменитого «оскароносного» фильма «Утомленные солнцем». До нынешнего дня все претензии к продолжению сводились, по сути, к одной, но главной: как так — все же умерли? Тем более странно в итоге убедиться в том, что это — наимельчайшая деталь, к которой здесь можно придраться. В готовом фильме оказалось так много всего, что следовало бы обсудить, что проблема странного воскрешения героев волнует уже в последнюю очередь. Да и не волнует, на самом деле, вовсе. Ну, подумаешь, здесь же объяснено: смерть — мнимая, по документам, ошибочка вышла. Так ведь действительно, в Советском Союзе априори нет таких бумаг, которым можно было бы стопроцентно верить. Саму историю страны за последний век сколько раз успели переписать — чего там цепляться к какому-то кино?
Тем более — ну, всем ведь понятно, для чего это нужно. Михалков решил снять фильм о Великой Отечественной. Пожалуйста. Но как ответственный человек, он прекрасно понимает, что мало картину снять — ее надо еще и продать. К тому же, желательно бы, не только по стране, но и за рубеж. А что продается лучше всего? Разумеется, сиквелы. Зрителю всегда интересно узнать, что новенького ждет полюбившихся ему героев. Тем более — как в случае с «Утомленными солнцем», таких удачных: комдив, жена, дочка, влюбленный в жену негодяй! И всех-то преград, которые этому мешают — какой-то там титр в конце первого фильма. Ну, право — разве так трудно нам про него забыть? Да, конечно, это немного разрушает сложившуюся тогда историю: тот титр был страшной, убийственной и неотвратимой точкой в трагедии, которую пережили герои за день, мы, зрители, за два часа. Но ведь кино — условная вещь, иллюзия; давайте притворимся, что ничего не заметили.
Однако, приняв как некую данность цифру «2» в названии, стало сложнее понять смысл тех двух слов, что стоят перед нею. Да, есть танго — «Утомленное солнце» — об этом несведущим специально напоминают. А что еще? Кто и кем теперь утомлен? По-прежнему Сталиным? Не чувствуется. Ну, макает его в начале фильма Котов в торт — так то во сне же, в кошмарном бреду. Ну, упоминают его, когда ищут кого-то во власти, кто послал на верную смерть молоденьких солдат. Но это так, впроговорку. Герои в этом фильме утомлены не солнцем — войной. И вот невольная такая подмена смыслов — она погорче будет, нежели все остальное.
Возможно, в следующей картине все встанет на свои места. О том, что она, картина эта, будет, не дает забыть бодренькая рекламная нарезка, идущая впритык за самой грустной (и одновременной самой смешной) сценой фильма. Там вообще многое намерены объяснить: «Но это будет позже…» игриво заманивают создатели на «Утомленные солнцем 3: Цитадель». Что ж, подождем, дождемся. И, заодно, терпеливо затаим дыхание в ожидании незабываемого момента, когда в январе следующего года новые «Утомленные солнцем» (и два, и три), авторские права на которые, оказывается, принадлежат АНО «Золотой орел», в торжественной обстановке будут получать премию, название которой закреплено за аналогичной фирмой. Но это все — позже. Пока что фильм оккупирует кинотеатры страны. Кричать «Но пасаран», видимо, бессмысленно.
