«Апокалипсис сегодня»
Алекс Прояс обязательно должен войти в историю кинематографа как юморист, который намекнул своим фильмом на то, что самое эффективное лекарство от мирового финансового кризиса — это апокалипсис. Впрочем, хотелось бы чтобы он оказался и последним пошутившим в таком ключе. Анализировать его «Знамение» — мука смертная, ввиду невнятной и удручающе-беспомощной сценарной основы фильма. Сомнения насчет наличия логики у авторов и, соответственно, адекватности происходящего начинают грызть уже с пролога, в котором демоническая школьница судорожно строчит пророческое послание в виде нумерологической шифровки. И не зря: дальнейшие нестыковки и жанровая неопределенность авторов заводят картину в тупик намного раньше, чем та начинает реально заинтересовывать.
Отчего-то очень хочется уверовать в предположение, что режиссера культового и филигранного «Темного города» просто-напросто держали на мушке. Кажется, будто расчетливые продюсеры, целясь Проясу прямо в голову, нашептывали ему в левое ухо нелепый план действия по устрашению человечества. Учитывая, что в основном пугают моральными терзаниями главного героя под седьмую симфонию Бетховена, так и видится, как они заунывно твердят что-то вроде: «А теперь пусть Кейдж упадет на колени и проникновенно посмотрит грустными очами». Или: «А давай-ка он встанет в театральную позу и произнесет вслух, что не знает, как спасти мир от конца света». Прояс же, скорчившись от недовольства и отвращения к происходящему, хмурит брови, и скорее всего, грозится уничтожить все живое.
Что ж, слово он свое сдержал: впоследствии его адекватное желание самореализоваться в хаосе вытекло в целых три с половиной эпизода, где чувствуется если и не художник, то уж точно талантливый визионер. После трагических событий 11 сентября человечество столкнулось с тем состоянием, когда паранойя стала абсолютной нормой жизни. Жителю любого мегаполиса реально не позавидуешь хотя бы потому, что угрозу он видит в каждой новостной сводке. Вот и «Знамение», являясь актуальным прощупыванием самых болевых точек — еще один повод лишний раз нагнать на себя надуманного страха. Сначала на заполненное машинами шоссе эффектно рушится самолет. Как и положено, с характерным скрежетом металла, полыхающими жертвами, предсмертной агонией и стилизацией под дерганую репортажную камеру. Чуть позже в подземке разбушевавшийся поезд с шумом и гамом таранит перрон и суетливых пассажиров. Таранит монументально, впрочем, не столь ради шока, сколь ради красоты. Ну и по мелочам: зрителя, словно молоточком по коленке, попытаются добить фантасмагорическим сновидением с намеком на безысходность, а также панической попыткой героев убежать от судьбы. Присутствует и непременная для подобного рода фильмов религиозная составляющая с традиционно душеспасительным пафосом, намеком на кризис веры, аллюзиями на библейские предсказания. Впрочем, пресловутое дерево, взятое то ли из Ветхого Завета, то ли из «Фонтана» Аронофски, к финалу лишь злит, ввиду абсурдистской природы происходящего вокруг.
Наверное, у Прояса действительно могло бы выйти неплохое кино про отсутствие всякого смысла в бренном существовании, если бы он не был так одержим идеей понравиться каждому. Он заполняет каждую фразу многочисленными обрывками идей, каждый кадр — надуманными символическими образами. Практически в каждой монтажной склейке маячит тень Найта Шьямалана; сюжетные же дыры затыкаются динамичной беготней. Разумеется, режиссера и раньше форма заботила намного больше содержания. Однако никогда конечный результат не выглядел столь нарочитым.
Оказалось, что единственный американец, способный мудро рассказать про предопределенность событий и апокалипсис, и при этом ни разу не заикнуться — это Ричард Келли. Подобное он проделывал не раз: с аналогичной любовью к цифрам в «Донни Дарко», и в недооцененных публикой, образцово-дурацких «Сказках Юга», где откровения Иоанна Богослова хоть и звучали из уст Джастина Тимберлейка, но уместность подобных речей не поддавалась никакому сомнению. Убедительность ему придавали отнюдь не режиссерские навыки умело осваивать бюджет, не способности визионерского толка, не библейские аллюзии даже. Помочь в таких случаях могут лишь интонации, с которыми вот такие вот творцы зачитывают свои бессмысленные приговоры человечеству. К сожалению, помимо проницательного Келли это понимает лишь один человек. Как ни странно — Кира Муратова, она вне жанра, конечно. Однако невольно вспоминаются именно ее «Три истории», в которых Рената Литвинова нежным шепотом произнесла: «Этой планете я бы поставила ноль». Рената звучит значительно убедительнее, чем Прояс, который в этот раз заслуживает примерно такой же оценки.
