«Вечность - это банька с пауками»
Балабанов стучит два раза. Первый раз – по крышке гроба. Второй удар приходится зрителю в голову. Сейчас об этом знает, вероятно, каждый, кто решается пойти на «Груз 200». Вокруг фильма еще с весны плетутся легенды, берущие истоки не где-нибудь в стороне, а прямо в неисчерпаемо страшном содержании фильма. Сейчас к «сарафанному радио», которое еще до официальной премьеры интриговало и запугивало зрителя, прибавился скандал на Кинотавре, где фильму не дали наград, и даже присужденную «Грузу 200» премию кинокритиков уменьшили в весе путем размножения Слонов. Если что-то публично замалчивается, наверняка на это есть свои причины. А особенно в России – стране-наследнице Советского Союза, который Балабанов рисует хладнокровным монстром. Поэтому реакция на фильм, который тут же оказался «не рекомендован» к показу на ТВ, выглядит симптоматичной: это рефлекс страны, которая обвинения в адрес советского прошлого склонна принимать на свой счет.
Парадоксальная вещь произошла с балабановскими «Братьями». Карикатура на постсоветские реалии с выведением четкого типажа в лице Данилы Багрова была воспринята как манифест и апология новой российской действительности. Перед массовым зрителем стоял выбор – обратить внимание на узнаваемую «русскость» Багрова или подметить ограниченность, почти животность этого типажа. Свое, русское, воспроизведенное талантливым Бодровым, оказалось чересчур обаятельным и перевесило. А фильм «Про уродов и людей», с его леденящим кровь ядом, был со спокойной душой отодвинут в прошлое. Русскими мозгами такая правда не усваивается. «Это родина моя, всех люблю на свете я».
После «Жмурок» и «Мне не больно» Балабанов все-таки поставил точку на i. Да так поставил, что под раздачу попали все. И те, кто половину жизни прожил в СССР, и те, кто застали лишь хвостик уходящей эпохи. Любители «Землян» и те, кто отрывался под саундтрек к «Брату 2». Были б живы россияне времен царского режима, современники Гоголя и Салтыкова-Щедрина – фильм Балабанова касался бы и их тоже. Потому что режиссер докопался до какой-то непреходящей и омерзительной составляющей русской идеи. До карамазовского сладострастного насекомого. Но в отличие от Достоевского, Балабанову нечего противопоставить тому ужасу, который он понял про Россию. Из-за этого зритель становится заложником апокалипсического режиссерского откровения. «Груз 200» - это настолько «про уродов», что лишь серьезным волевым усилием можно разглядеть в нем еще и людей. И в этом, как кажется, есть такая же стратегическая ошибка, как в случае с «Братом». Багров стал эмблемой – плоским и отшлифованным народной любовью образчиком. Журов станет огородным пугалом на заборе бывшего СССР. И мало кто захочет, да и сможет задуматься о том, что «Груз 200» - не обличение и не страшилка про СССР, а констатация сегодняшней действительности, правда о русском человеке и русском обществе – здесь и сейчас. Не сможет, потому что в отрыве от «идеала Мадонны» человек не умеет воспринять «идеал Содома». Потому что человек – это человек, тварь Божья.
Балабанов вскрывает гнилое нутро реальности, отсюда и натурализм в его фильме, который уже за первые дни показа "Груза 200" в кинотеатрах успел превратиться в притчу во языцех. Режиссер использует такие культурные коды, которые русскому человеку будут понятны с полуслова. Это касается и диалогов фильма, и его визуального ряда. Но самое главное – это касается героев. В духе классической русской литературы, Балабанов мастерски выводит типажи: у его героев не фамилии говорящие, а они сами, весь их вид – говорящий. И то, что говорит образ Журова, звучит настолько неприемлемо, что хочется отшатнуться и оглохнуть. К последнему склоняет и саундтрек, в традициях Балабанова отличающийся мощью и запредельным цинизмом.
В художественном и содержательном плане фильм выстроен идеально. Все, что режиссер хотел сказать, он сказал громко и отчетливо. Перевода не требуется. И хотя подсознательно очень хочется чего-то не расслышать, не углядеть, не догнать – все убийственно ясно. «Банька с пауками», которая одновременно и вечность, и наш социально-политический контекст. Мертвенность, извращенность, нечеловеческая жестокость «оборотня в погонах» (как воплощения всей коррупционной невменяемой системы). Параллель между ментом-маньяком и профессором научного атеизма, который голосом Маковецкого произносит «души нет». Разминувшаяся с Россией интеллигенция, чем дальше тем больше впадающая в «двойничество» с системой. Зарождение в тогдашних парнях (длинные волосы, узкие джинсы) современных бессовестных воротил – мощный, кстати, ответ некогда культовой «Ассе». Молчание Неба в виде синих куполов местной церковки. Десантники, забегающие в самолет, из которого только что выгрузили очередную партию цинковых гробов.
Отвечать на вызов Балабанова визгливыми возгласами «Неправда! Неправда!» - это сходу делать из себя мишень. После таких обвинений нелепо оправдываться. От них хочется физически отряхнуться. Хочется не иметь ко всему этому отношения. И безысходность настигает в тот момент, когда понимаешь, что расторгнуть связь, на каком-то природном уровне, со своей родиной и ее звериным оскалом – ты не в состоянии. Илья Хржанвский (и Сорокин) со своим фильмом «4» куда более милосерден – у него фантасмагория становится наркозом. А «Груз» прет на тебя своей цинковой поверхностью, без единой щербинки, и кажется – вот-вот раздавит. Наркоз приходится искать на стороне. В «Простых вещах» Попогребского, например. Или в «Острове» Лунгина. В фильмах, которые расскажут тебе о том, что нет, мол, Россия не такая, и надежда все-таки есть… Но одна половинка правды – не убеждает. Не убеждает «Остров» в святости Руси и не убеждает «Груз 200» в ее бесовскости. Нужно, чтобы половинки стали одним целым. Только тогда фильм будет стоить не только внимания, восхищения и уважения (все это относится к «Грузу 200»), но и безоговорочного доверия.
