Фактура кино пластична и переменчива от времени, она кристаллизует вневременные шедевры гениальных авторов подобных Микеланджело, да Винчи и Дали, во времена которых жило большое количество хороших художников и бесчисленное количество бездарей.
Мы находимся кириллическом шрифте, в русской литературе, в ортодоксальной вере, даже если мы не религиозные совершенно. Мы можем быть атеистами, но все равно мы являемся продуктами культуры, которые выросли из ортодоксальной веры и кириллического шрифта. Русская литература с ее неспешным темпом и глубоким внутренним анализом заняла достаточно большой пласт в мировой и нанесла серьезную рану русскому сценарному мастерству, так как темп восприятия ускоряется, а внутренний диалог это вообще не про кино.
Почти каждый русский сценарист страдает от несоответствия. Будучи внутри Достоевским или Толстым, он должен делать комиксы (а именно, комикс - идеальная сценарная форма). А к комиксам есть большое пренебрежение, сводя их в понятийный ряд для русской культуры лубка. Поэтому одна из ключевых проблем российского кино - русская великая литература. К сожалению, правда в том, что мы - некий подвид своей отдельной цивилизации, и мы не вписываемся в понятийный ряд международного кинематографа, несмотря на то что являемся неотъемлемой его частью. Это не значит, что мы там какие-то плохие или косые, или не умеем, просто мы существуем в рамках своей ментальности, а она не до конца: а) понятна; б) на самом дел,е просто не очень понятна. То есть некоторые вещи, которые для нас являются понятные априори, не являются понятными для жителей других стран. К тому же, находясь в текущем сложном внешнем политическом этапе, скорее всего, нас ожидает внешняя изоляция, что и создает проблемы.
Фестивальное кино в России есть, и оно ходит по фестивалям всего мира и периодически успешно, но это совершенно не означает то, что фестивальное кино имеет будущее и даже, скорее, наоборот. То, что оно имеет успехи на смотрах, совершенно доказывает обратное, что оно не будет иметь кассовый успех, к сожалению. У нас есть хорошие ниши, у нас сильное психологическое кино, у нас сильные драмы, у нас специфический юмор, специфические комедии и драму.
Мы хороши в психологии, это правда, это со времен Достоевского. Запрос на русскую культуру есть в очень узком слое так называемых «высоколобых интеллектуалов», они как бы рассматривают нас как «типа, ух ты, какая интересная штучка». Рассматривая нас, они не рассматривают нас в совокупности, в том числе, и с массовым кино, которое существует в понятном нам нарративе, который формулировал еще Владимир Иванович Вернадский.
Происходящие изменения выявляют интересные векторы развития, например, Японии: от кинематографа (Акира Куросава – Хаяо Миядзаки – Хадзимэ Исаяма) до манги. Так и нам необходимо пройти свою череду изменений и поиска, когда всё, что мы знали, может оказаться неверным и прийти, и как к своему киноязыку, так и к своей визуальной и концептуальной наполненности, и я не знаю пока куда это может прийти (да, это допуск и мой взгляд на происходящее). Существовавшие жесткие форматы уже претерпели изменения, появились такие термины, как драмеди, ромком и прочие гибридные жанры, что приводит нас уже к мультиформатности.
Поскольку я занимаюсь режиссерами, я в первую очередь хочу, чтобы они были авторами. Я говорю: плевать на все, вы должны делать то, во что вы верите, потому что я искренне верю в то, что художник может сделать то, что может сделать мастеровой, а вот мастеровой не может сделать того, что может сделать художник. Это очень сложная тема вообще в целом, наше великое академичное образование, тем не менее, я стараюсь ковырять с ними во все стороны и в первую очередь не зажимать, а первые несколько лет даже не браковал их идеи, хотя я понимал самые интересные. И уже потом они раскололи меня, блин, когда вы говорите о том, что это будет сложно сделать, это сделать невозможно.
То есть я всегда исхожу из того, из той двойственности, которая есть в любом искусстве: этого сделать нельзя, а ты попробуй, потому что может у тебя получится. И, может быть, все то, что я знаю, окажется неверным, и ты докажешь это фактом. Если ты будешь знать о том, что невозможно, ты не будешь этого делать, а если не будешь знать, то вдруг у тебя получится. Наши ребята такие же, как и во всем мире, культура сейчас более глобализированная, просто еще результат этого не вскрылся.
У нас ребята живут в едином информационном поле, когда существует единая информационная повестка. Этот тренд существует не только в России, он существует и в Корее, и в Казахстане, и во Франции, и в Канаде, и в США. То есть последние 30 лет поколение росло в едином коде, мы смотрели одни и те же мультфильмы, одни и те же сказки. Мне уже сложно посадить моего пятилетнего ребенка посмотреть «Ну, погоди!», когда у него есть «Человек-паук», и от этого я уже никуда не денусь. Если его будут ограничивать, он будет не способен общаться со своими сверстниками, он не будет знать, что я обсуждаю, его могут считать изгоем и так далее. Зачем я буду портить жизнь своему ребенку?
Пройдет триста лет, и Гёте вместе с Толстым будут на одной полке лежать, я имею ввиду цивилизационной, потому что будет разница: 200 лет туда, 200 лет сюда - не важно. Сейчас конечно же мы вкладываем в это определенные смыслы, сейчас есть определенные вызовы, на которые мы так или иначе, к сожалению или к счастью, должны реагировать. Пока ты молод, у тебя оголенный нерв всегда, и неважно, имеет это отношение к подростковым проблемам , или нет, но я все время своим студентам говорю: ребят, не лезьте, рассказывайте про себя, препарируйте себя, препарируйте то, что близко вам, свой круг, своих друзей, своих людей, тогда вы будете честны.
Образование должно изменится в сторону большей практики. И интеграции в производство, без этого возникает фраза «Забудьте то, чему вас учили». Почему больше практики и меньше академичности? В мире, где ценность информации почти равна нулю из-за появления смартфонов с интернетом. Это, конечно влияет и на интерес к академическим знаниям, и на их запоминание. Тут мы, люди, занимающиеся обучением, можем оперировать к собственному опыту. И, опять, это безоценочное высказывание, мы просто фиксируем эти изменения. Но модель обучения, которая была сформирована в конце XIX века, в XXI должна быть изменена.
