Нельзя спрашивать режиссера о том, чем привлек его тот или иной фильм. Но чем продолжает привлекать вас сотрудничество с Томом Хэнксом?
Меня продолжает привлекать то, что он один из, несомненно, величайших актеров в мире. А получить в одну картину двух величайших в мире актеров — Марка Райлэнса и Тома Хэнкса — величайшая моя удача на всем этом проекте. Мы уже работали вместе с Томом, это наша четвертая совместная картина, мы спродюсировали некоторое количество мини-сериалов, например, «Братья по оружию» и «Тихий океан», а всё потому, что мы сначала стали друзьями, а уже потом коллегами. Мы хорошо друг друга знаем и как друзья, и как партнеры, он крестный одного из моих детей, и всё это было до того, как мы начали вместе работать. Так что это было и удовольствие, и эксперимент сразу: мы сможем работать вместе и стать не только близкими друзьями, но и близкими коллегами, а после этого снова стать близкими друзьями. Мы оба боялись, что такие взаимоотношения что-то изменит в случае разногласий, боданий друг с другом над интерпретацией того или иного момента или вообще всего сценария, но этого не случилось. Мы мыслим одинаково.
Остин Стоуэлл в роли Гэри Пауэрса
Давайте поговорим об одном из аспектов фильма, особенно в свете событий в мире, в котором мы живем сейчас. Очень интересно узнать, как вы снимали сцены, в которых американцы взаимодействовали с русским пленным и наоборот — в которых Советы взаимодействовали с пленным американцем. Судя по вашему фильму, американцы обращались с русским как с антикварной вазой, а русские, наоборот, с американцем обращались очень жестко. Это было драматическое допущение? Или все так и было на самом деле?
Да. Гэри Пауэрс был лишен возможности спать, потому что они рассчитывали вытянуть из него все возможные сведения о самолете-шпионе U2, о полетах, прошлых и будущих, и целях этих полетов. Из Гэри Пауэрса пытались добыть всю информацию до последней детали, поэтому не давали ему спать. На допросы его водили каждые два часа. Никаких пыток водой не было, но депривация сна — весьма эффективный метод воздействия. Но его никогда не избивали, не морили голодом и брызгали в лицо достаточным количеством воды, чтобы он очнулся и отвечал на вопросы. На меня произвела очень сильное впечатление встреча с сыном Гэри Пауэрса, который и рассказал мне о его жизни. О том, что Пауэрс не предавал свою страну и не выдавал никаких сведений, пока находился в Советском Союзе. И, на мой взгляд, с ним повели себя совершенно неприемлемо, когда он вернулся домой. Его даже не признавали героем до 2012 года, даже не рекомендовали представить к этому званию до начала XXI века, уже много лет спустя после того, как он погиб в катастрофе вертолета, будучи сотрудником новостной программы KNBC. Я чувствовал, что во всем этом прячется история, которую когда-нибудь кто-нибудь сможет рассказать, о жизни Гэри Пауэрса. И этот фильм — о нем. Что касается методов обращения с военнопленными, то в США стандарты отличаются от советских, Билль о Правах и Конституция защищают и иностранцев, потому что даже чужак имеет те же самые, Богом данные права, как и любой урожденный американец. Так что для меня эти различия уместны, как различия между тем, что случилось тогда, в 1950-60 годы, и тем, что происходит сейчас.
Вы как-то сказали, что очень любите кино про шпионов.
Да. Люблю кино про шпионов. Люблю комедии про шпионов, типа «Парень по кличке Флинт». Я вырос на сатирическом журнале Mad Magazine, а любой, кто знает этот журнал, знает и комик-стрипы «Шпион против шпиона». Но были и хорошие серьезные фильмы типа «Досье Ипкресс», «Меморандум Квиллера» и «Шпион, пришедший с холода», который вообще мой любимый шпионский фильм на всю жизнь. Все фильмы про Джеймса Бонда — это шпионские фильмы. Но мой фильм — это такое шпионское кино, которое рассказывается с позиции истории, а не с позиции авторов-беллетристов. В истории про обмен Абеля и американского юриста, который очутился вне зоны комфорта и был брошен в самый очаг Холодной войны, нашлось что-то такое, что убедило меня и Тома сказать: да, это шпионское кино, но это еще и кино о том, как важно отстаивать свои принципы. Это кино о человеке, который не сдался, который защищал свои принципы, был как бульдог, не разжимал челюсти до тех пор, пока не был достигнут компромисс, позволивший спасти обе жизни. Его волновала безопасность и жизнь его клиента, Рудольфа Абеля, и его также волновали судьбы двух незнакомых ему людей, Гэри Пауэра и молодого студента факультета экономики, арестованного в ГДР за измену, Фредерика Прайора. Он боролся до тех пор, пока не добился жизненно важного компромисса. В этой истории меня изначально привлекла шпионская составляющая, но потом я начал копать глубже и обнаружил, насколько она необычна. По этой причине я подтянул братьев Коэнов, которые и придали этому сюжету нужную долю иронии. В реальной жизни, на мой взгляд, иронии куда больше, чем в художественных произведениях. И Коэны превосходно умеют ее передавать.
Почему на разработку «Шпионского моста» у вас ушло три года, а потом вы вдруг бросились заниматься следующим фильмом еще в процессе монтажа и съемок предыдущего?
Да уж, вы знаете обо мне буквально всё… Уж не знаю, откуда. Это правда. Дело было так: сначала, еще до того, как я взялся изучать материалы по «Шпионскому мосту», я собрался делать «Большого и доброго великана», по книжке Роальда Даля. Именно он должен был стать моим следующим фильмом. И я тогда совершенно не собирался снимать шпионское кино, хотя сам жанр я очень люблю. Но потом Мэтт Чарман рассказал мне о том, что скрывается за уже известной мне историей Гэри Пауэрса. Мой папа в шестидесятые ездил в Россию и сфотографировал самолет-шпион. На выставку, где его можно было увидеть, были двухчасовые очереди. Папа был там по обмену как инженер от «Дженерал Электрикс», вместо него из Москвы в Аризону отправили аж пять советских инженеров. Папа пробыл там три недели, видел самолет U2. Так что меня эта история интересовала, но уже в середине работы над «Великаном» я узнал неизвестную мне часть ее, про юриста, который был помощником обвинителя на Нюрнбергском процессе. История Джеймса Донована показалась мне столь привлекательной, что я замедлил «Великана» настолько, чтобы окунуться в мир Холодной войны и заняться рассказом обо всем этом. А как только я закончил «Великана», мне на глаза попалась книжка Эрнеста Клайна «Первому игроку приготовиться», которая меня совершенно заворожила. В следующем июне уже начнутся съемки.
Том Хэнкс и Стивен Спилберг на съемках «Шпионского моста»
Вы снимали в нескольких классических локациях в Берлине. Насколько важно для вас был работать именно в германской столице?
Я хотел снимать именно там и хотел, чтобы это были те самые места, где происходил обмен Абеля на Пауэрса. Поэтому мы снимали именно на Глиникском мосту и с разрешения германского правительства даже перекрыли его для движения любого транспорта, кроме предназначенного для чрезвычайных ситуаций, на три вечера подряд. Снимали в Восточном Берлине, очень близко от КПП «Чарли», который даже пришлось воссоздавать. Собственно, то же самое я делал в «Списке Шиндлера». Те же ощущения у меня были и во время работы над «Линкольном», надо было снимать там, где это всё происходило, потому что тогда актеры чувствуют себя как-то особенно, они чувствуют истинность в себе и в партнерах, способность копнуть вглубь себя и дать действительно хорошую игру.
Вы бывали в Берлине до разрушения Стены?
Да, я видел КПП «Чарли», когда он еще действовал. И видел Стену до разрушения, прошелся по западной стороне. Было очень грустно, это подлинная трагедия, но это было очень интересно: на западной стороне стена была исписана граффити, а на восточной она была чистой. Любопытство вызывало и то, как внимательно следили с одной стороны за тем, что происходит с другой в плане пропаганды того, что эта стена символизировала. А стена эта была важнейшим символом. Единственная стена из сохранившихся сейчас — это демилитаризованная зона между Северной и Южной Кореями. Это единственная стена, разделяющая народы. Берлинская стена, на мой взгляд, — это трагедия. Двадцать пять лет назад стена рухнула. Мы снимали в Берлине «Шпионский мост» в год празднования двадцатипятилетия ее разрушения. И да, я считаю, что у меня есть принципы. Мои фильмы показывают, кто я, а я не настолько хороший актер, чтобы быть кем-то, кем я не являюсь. Я не настолько актер, чтобы, разговаривая с вами, быть одним человеком, а, выйдя из этой комнаты, стать другим.
Похоже, что времена Холодной войны вернулись, а враги Америки стали куда более жестокими и аморальными. Вам это кажется нормальным?
Да, потому что у нас есть книжка с правилами, даже в фильме Донован упоминает ее — это Конституция. А Конституция дает всем и каждому одинаковые права перед законом. Поэтому мы играем по правилам. Иногда, конечно, мы как нация эти правила не соблюдаем, и нам об этом известно, мы же взрослые и умеем различать правду. Но Донован — человек очень принципиальный и играет исключительно по правилам. И еще во время съемок я чувствовал, как всё это актуально, мы все же видели деятельность Путина в Крыму и то, к чему привели его амбиции на Украине. Мы видим, что происходит сейчас, когда Россия поддерживает в России Башара Асада. Всё это не добавляет мне уверенности в том, что может случиться между нами и ними, между пилотируемыми самолетами Америки и пилотируемыми самолетами России. Всё это очень напоминает Советский Союз. Полагаю, все мы об этом думали, когда снимали фильм.
Как, по вашему, в будущем будет рассказываться в кино эта же история?
Нужно, чтобы это будущее наступило. Сколько времени придется подождать? С 1960-х, с момента обмена шпионами, по настоящее время. Нужно время. Очень непросто разглядеть, что происходит в мире, и немедленно начать об этом рассказывать в кино. Я думаю, необходима какая-то историческая перспектива, чтобы быть более или менее справедливым, рассказывая об этом, нужна некая буферная зона между собственно событием и его воспроизведением. Нельзя просто взять и сделать.
Так вы думаете, что книжка с правилами до сих пор эффективна?
Да, думаю, это так, потому что эта книжка определяет наши фундаментальные ценности как нации. Просто не все играют по одним и тем же правилам из одной и той же книжки. Не все.
Как долго вы наблюдаете за тем, что происходит сейчас?
Значительная часть мира вообще живет без книги правил, придумывает собственные правила для придания веса своим идеологиям. И многие эти правила совершенно варварские. Ну или хотя бы таковыми являются их новейшие правила. И я как отец и как человек понимаю, что такого варварства, которое творится в мире сейчас, мне видеть никогда не доводилось. Мне уже 68 лет, я не видел такого никогда и привыкнуть к такому невозможно. И я хочу, чтобы все мои дети знали об этом.
Вы настолько же категоричны, насколько категоричен герой Тома Хэнкса?
Нет, я вообще не категоричный человек, по крайней мере, я так не думаю. Но я надеюсь, что других людей тоже интересует то, о чем они не знают. Каждому из нас доступны самые разнообразные способы массовых развлечений, они все предельно безопасны. Безопасно пойти посмотреть какой-нибудь брэндовый фильм — Marvel, «Мир Юрского периода», грядущие «Звездные Войны». Но хочется ведь еще и научить людей пониманию историй, о которых они не знают ничего. Люди ведь в массе своей ничего не знали об Алане Тьюринге, пока его не сыграл Бенедикт Камбербатч в прошлом году. Голливуд и независимые кинокомпании производят очень много интереснейших историй, достойных того, чтобы дойти до зрителя. Но нет никакой гарантии, что зрители пойдут смотреть истории, о которых они ничего даже не слышали, но если взять материал, опьяняющий и амбициозный, и суметь заманить зрителей в кинотеатры, тогда они получат совершенно незабываемый опыт. Мне кажется, что, когда вы смотрите по телевизору все те сериалы, которые сейчас показывают зрителю, большинство из них — как раз истории, о которых зритель ничего не знает, он никак с ними не сталкивался. Нет точки соприкосновения между жизнью зрителя и этими историям — пока они не увлекутся героями. Мне кажется, что герои и концепция — это главное. Есть великолепный сериал «Родословная*», в котором играет потрясающий актер Бен Мендельсон. Мне не терпится найти возможность поработать с ним. Я ничего не знал о том, о чем рассказывается в сериале, но после первой же серии подсел и досмотрел все тринадцать эпизодов запоем. Или «Наркоторговцы*», я их посмотрел сразу от начала и до конца, зная совсем немного о Пабло Эскобаре. Когда передо мной открывается маленькое окошко в какую-либо историю, нужен лишь маленький лучик света, лучик надежды, чтобы я дал проекту шанс, и скорее всего я останусь с ним до конца. Надеюсь, и кино на это тоже способно.
Том Хэнкс и Стивен Спилберг на съемках «Спасти рядового Райана»
Тому Хэнксу нравится работать с вами потому, что, когда он читает сценарий и находит нечто, что его герою, по его мнению, не стоит говорить или делать, он обводит это кружочком и обсуждает с вами на следующий день. Что вы можете сказать об этом со своей позиции?
Я вам расскажу, как это бывает. Я снял его в четырех фильмах, почти в пяти, потому что я почти сел в режиссерское кресло фильма «Большой». Но, поскольку сценарий написала моя сестра, я дал заднюю. Не хотел портить сестре праздник в связи с ее первым сценарием. Моя сестра Энн Спилберг и Гэри Росс вместе придумали и написали сценарий «Большого» и предложили мне его поставить, точнее, это предложил продюсер Джим Брукс, так что у меня могло бы быть уже пять фильмов с Томом Хэнксом. Надеюсь, их будет штук семь-восемь или даже десять. Но иногда — мне кажется, мы об этом уже говорили, о «Спасти рядового Райана», я рассказывал об этом и кто-то из вас мог это запомнить, — Том приходил ко мне утром с семью-восемью своими репликами, вычеркнутыми из сценария. Приходил и говорил: «Слушай, шеф, надеюсь, я не слишком наглею» — открывал сценарий и показывал мне. «Не уверен, что надо говорить вот это». Я поднимал большой палец вверх, брал свою копию сценария и показывал ему: там эти же самые строчки уже были вычеркнуты. И так случалось на каждом нашем проекте. У нас как будто один общий мозг. Странные это ощущения. Мы стали близкими друзьями еще до того, как сделали наш первый фильм — собственно «Райана». И, поскольку у нас не было периода притирки, я привык узнавать актеров ну недели за две. А когда я их узнаю, то начинаю жалеть, что не был знаком с ними раньше, потому что сцены, снятые за последние две недели, я бы переснял. С Томом таких ситуаций не бывает, это большая роскошь для меня.
Когда в поле вашего зрения впервые попал Марк Райлэнс и сколько раз вы пытались заполучить его в свои фильмы?
Мой сын как-то мне сказал: «Пап, ты слышал про такого актера — Марка Райлэнса?» Нет, говорю. «Он сейчас читает лекцию, ее транслируют на YouTube, там сессия вопросов и ответов в общественном театре». Сын притащил айпэд и показал мне, как Марк Райлэнс отвечает на вопросы о мастерстве, об искусстве, об актерстве. Вот тогда я впервые заметил его и тогда же почувствовал между нами некую связь. Потом мне захотелось посмотреть спектакль «Иерусалим», но я не успел это сделать, зато я прочел пьесу. Все вокруг мне твердили, как он хорош в «Иерусалиме, а я вместо этого увидел его в «Двенадцатой ночи» и «Ричарде II». После «Двенадцатой ночи» я пошел к нему в гримерную и познакомился. На следующий день я предложил ему роль.
И он согласился?
Знаете, что он сказал? Он сказал: «Я бы сначала хотел прочесть сценарий». Он ведь не стопроцентный киноактер, работает в основном в театре. Он прочитал сценарий, позвонил мне и сказал: «Мне нравится сценарий, мне нравится герой, надеюсь, я вам еще нужен». А я ответил: «Да ты шутишь?»
Марк Райлэнс и Том Хэнкс
Пару лет назад вы предсказали обвал киноиндустрии. Сейчас дела обстоят именно так, как вы предполагали? Или ваше мнение изменилось?
Обвала индустрии я не предсказывал, я лишь сказал, что излишнее количество супергеройских фильмов помешает бизнесу, потому что не верю в долголетие этого жанра в сравнении с жанром вестерна. Помните вестерны, помните первые фильмы — «Большое ограбление поезда», один из самых ранних фильмов, — они ведь были вестернами. Вестерны существовали вплоть до 1960-х, когда начали увядать. Шестьдесят лет они существовали. А сейчас такие деньги тратятся на крупные тент-полы, на супергеройские фильмы. Я не желаю им скорейшей смерти и не говорил никогда такого, но я сказал, что в какой-то момент зрители начнут требовать чего-то другого, иных точек зрения, иных голосов, больших концептов, подходящих для всей семьи. Именно это я и хотел сказать.
Так каково же будущее кинематографа?
Как мне кажется, в будущем кино… Я пытаюсь подобрать подходящее слово. Кино станет как бы подгонять само себя под конкретную зрительскую аудиторию. Под индивидуального потребителя. В том смысле, что в нем будет всё и для каждого. Жанры, маленькие истории, которые необязательно будут привлекательны для массового зрителя, смогут находить достаточно зрителей, чтобы быть коммерчески успешными и тем самым давать инвесторам и дистрибьюторам уверенность, что можно продолжать делать подобное кино. В наше время существует столько способов развлечения, не только кино и не только ТВ, разнообразные смарт-часы, самсунги, айфоны, снапчаты, миллион способов и миллион форматов. Четырехсекундное видео — тоже способ самовыражения, форма искусства, и у нее есть свой зритель. Надо быть готовыми к тому, что развлечение будет всё более и более разнообразным. Вы здесь все — люди, живущие на свете уже приличный срок, вы создали эту организацию и, надеюсь, я не взял поучительный тон, но и вам придется рано или поздно раскрывать двери для еще более малых форм искусства. Вам придется принимать не только телевидение и кино, но и другие свободные способы самовыражения, которые характерны для молодежи со всего света, пытающейся рассказывать собственные истории за две минуты. Или даже за двадцать минут. Или за четыре. Разнообразие, я считаю, вырастет, и мои дети уже постигают это. Думаю, те, у кого есть дети, меня поймут, они стали многозадачными, могут делать пять дел одновременно. Они еще и ухитряются находить то, что удерживает их интерес. Три дела из пяти они, наверное, запоминают и находят важными. А может, им все пять дел неинтересны, как и нам с вами не может быть интересно всё, что попадается на глаза. В будущем придется это учитывать.
