Интервью с Натальей Кудряшовой о фильме «Пионеры-герои»

Расскажите про идею картины, как она родилась, почему вы решили снимать именно на эту тему?
Пересказывать фильм не буду, сразу говорю, потому что дело неблагодарное. Замысел картины пришел сразу, скорее всего — вылился из накопленного опыта, моих личных переживаний, ощущений, общения с друзьями-ровесниками, у которых в голове, в принципе, происходит то же самое. Ощущение, что мы живем в пространстве, которое, на самом деле, лишено каких-то больших смыслов, наверное, и стало источником желания снять фильм про тоску по идеалам, если в общих чертах.
Немного про персонажей. Понятно, что все мы родом из советского детства и в современных условиях выглядим, ну, может быть, не белыми воронами для подростков, но все-таки. В чем основной конфликт?
Я рассказываю о связи двух времен, не об их разрыве. Я рассказываю, почему сегодня тридцатилетние люди именно такие и почему эта прививка настоящего, сделанная в детстве, включая советскую пропаганду и всё прочее, почему именно такое парадоксальное детство — когда нас воспитывали на идее подвига, героизма и желания надличного существования — приводит к тому, что сегодня тридцатипятилетние, тридцатидвух- сорокалетние люди не очень счастливы, будучи хорошо встроенными в социум.

Картина была показана в Берлине?
Да, в «Панораме», в конкурсной программе.
Как принимала публика?
На самом деле, принимали нас просто фантастически. У нас было семь показов, что очень много. По-моему, у нас было больше всего показов среди русских картин, и залы были переполнены на всех сеансах. Я присутствовала на этих показах, и удивление мое было в том, что не русскоязычная, не русскоговорящая и вообще не русская публика замечательно принимала фильм. Они смеялись там, где было смешно мне и где я это задумывала, они переживали, плакали. Многие подходили ко мне и через переводчика благодарили за фильм, говорили, что фильм, конечно же, не о советском детстве, а о каких-то общечеловеческих ценностях и о желании каждого человека быть героем, быть где-то «над».

Как шла работа с актерами?
У нас с кастинг-директором была сложная задача — найти взрослых героев и похожих на них детей, потому что сценарий мозаичный и кино такое же, то есть, у нас нет простых флешбэков, при которых зритель понимает, что этот человек — это он же в детстве, и поэтому мы очень хотели найти детей, схожих визуально. Когда мы примерно определились со взрослыми героями, мы начали окучивать все театральные студии Москвы, всех детей-актеров, но не нашли тех, кто нам нужен. Мы полгода рыли землю с моим замечательным кастинг-директором Юлей Миловидовой, и в итоге все дети, которых мы нашли, пришли к нам из соцсетей. Мы кидали клич, и пришли замечательные дети, для которых это дебют — для всех. Они не актеры, абсолютно неискушенные в этой профессии, но как-то всё срослось. На самом деле, было очень круто работать с этими детьми, потому что они абсолютно чистый материал.
Но это все-таки сложно для режиссера — работать с непрофессиональными актерами, да еще и с детьми.
Да, я, на самом деле, дико боялась, что не смогу, потому что у меня нет, так сказать, пиетета по отношению к чужим детям. Я с ними не сюсюкаюсь и спокойно к ним отношусь. И опыта у меня никакого нет. Но Сельянов мне говорил, что, если найти правильных детей, то с ними будет работать легко. Мы очень долго окучивали все школы в Новгороде, потому что у нас еще есть тридцать человек — школьный класс. Мое такое «ноу-хау», могу поделиться, может, другим режиссерам это поможет в работе с детьми: я сознательно отказалась от того, чтобы давать детям учить текст. Дети, приходя на площадку, не знали, что им предстоит. Мы давали им текст буквально перед «мотором», они быстро читали, я быстро объясняла ситуацию, и мы их, в общем-то, вбрасывали в кадр. То ли за счет ответственности, то ли за счет того, что это для них в принципе что-то новое, у них включаются какие-то ресурсы. Они начинали не играть в кадре, а существовать по правде.
В связи с этим, наверное, увеличилось количество дублей? Какие вообще были сложности?
Я не могу сказать, что мы с детьми мучились. Несмотря на то, что у детей достаточно серьезная драматическая нагрузка, особенно у Вари Шиблаковой, которая маленькую Катю играет, у нас возник очень правильный контакт. Они видели, насколько я к этому серьезно отношусь и насколько группа тоже подключена. У нас на площадке никогда не было такого, чтобы мы успокаивали детей, кричали на них, говорили «давайте еще»… Какая-то моя энергия передавалась им, и они сами понимали, что надо очень сильно постараться. Работать с детьми было для меня счастьем. Эти десять дней, которые мы работали в Новгороде — самые лучшие, на самом деле, дни из съемочного процесса. После смен с детьми я уходила окрыленная, потому что они очень много дают.

Сколько времени всего ушло на съемки?
У нас было 28 съемочных дней.
Часть в Москве, часть в Новгороде?
Основная часть была в Москве, часть в Великом Новгороде, и еще день мы снимали в Обнинске.
А чем обусловлены эти локации?
Тем, что мы очень хотели найти советскую фактуру, но не бытовую — хрущевки и прочее, а такие объекты, в которых отражались бы монументализм и глобальность. Я влюбилась в здание театра драмы Достоевского в Новгороде, построенное в 1987 году. Это какая-то космическая архитектура. У нас там происходит сцена с «Волгой». И уже от Новгорода мы стали плясать, искать школы… Очень большая была проблема — найти школы без пластика, без евроремонта. Я не знаю, за счет чего, но в Новгороде у них сохранился в идеальном состоянии паркет, старые советские парты, двери, деревянные окна… Я влюбилась в новгородские школы. У них даже пионерские комнаты в идеальном состоянии. Я не знаю, кому они сейчас нужны, но они есть, нас водили, показывали. Там люди очень трепетно относятся к прошлому, и это очень здорово, потому что неважно, советское прошлое или какое, но мы его перечеркиваем, а новгородцы в этом смысле какие-то другие.
Кстати, что касается бытовых вещей. Я не раз слышал, что сложно найти вещи, которые относятся к быту советского периода.
Да, мы у всех спрашивали, где же можно найти советские локации. У нас не так много экстерьеров, но они есть. Собственно объекты я искала самостоятельно. Сначала мы приехали в Ярославль и стали ходить по городу, потому что нас все убеждали, что здесь есть те самые локации, те самые цирки-«шайбы», которые мы искали, которые были в советском детстве. Но они варварски изуродованы пластиком, плиткой, евроремонтом. Вот это ощущение, что ты живешь в варварской стране, которая не оставляет ничего, ломает всё, вот это ужасно. Какая-то Турция. Ничего мы там не нашли. Девочки-реквизиторы, большие молодцы, накапывали каким-то чудом телефоны, учебники, особенно всё, что касается школьного периода, пеналы, например. Этого нет вообще. Низкий поклон им за то, что они всё это нарыли.

Что такое, на ваш взгляд, настоящее кино?
Настоящее кино — это кино, которое делается без компромиссов. Для меня настоящее кино — это честное кино. Я могу сказать «спасибо» и себе, и всем, кто меня окружает, потому что мы преследовали цель снять только то, что написано. Никаких других подводных камней типа «освоить бюджет» у нас не было. Настоящее кино — это кино, в котором режиссер участвует во всех этапах производства, как было со мной. С самого начала, от поиска локаций, людей, пионерских галстуков… Наверное, от этой чистой энергии и складывается что-то честное.