Санкт-Петербург встретил московскую группу журналистов пробивающимся сквозь облака весенним солнцем. Светлое настроение было просто необходимо для контраста с историей, которую снимает в исторических интерьерах дебютант Элла Архангельская. Рассказ «Кроткая» о девушке, которая решает выйти замуж не за того, кого любит, а за того, кто решит проблемы ее семьи — не самая веселая история, к тому же с трагичным финалом.
10 утра. Микроавтобус доставил журналистов на съемочную площадку, расположившуюся в здании Дома детского творчества «Измаиловский», что на Рижском проспекте. Особняк возвели в 1879 году и, кажется, с тех пор ни разу не ремонтировали. Осыпающаяся с потолка штукатурка, хлопьями свисающая с оборотной стороны зеркал пленка амальгамы, скрипучий паркет.
В большом зале группа ассистентов старательно заклеивает малярным скотчем электрические розетки, закрашивает их в цвет стен голубой краской. Другие помощники передвигают с места на место столики для игры в карты. Игорного дома в рассказе не было и в помине, но какой может быть Достоевский без азартных игр? Специально назначенный человек разливает из пластмассовой бутыли по фужерам дюшес, которому предстоит исполнять роль вина. Свои места начинают занимать артисты массовых сцен.
В соседнем здании, где раньше располагалась пожарная дружина, а позднее — музей огнеборцев Санкт-Петербурга, под молитвой о спасении растянули тент, под которым артисты переодеваются в костюмы XIX века. Рядом в двух креслах гримеры подклеивают им бакенбарды и усы, на соседнем столике с наклейкой «буфет для массовки» стоит вазочка с сухариками и бойлер с горячей водой.
Время близится к полудню, когда появляются Дмитрий Нагиев, а за ним и Михаил Горевой. Вскоре из грим-вагена выходит Даниил Спиваковский: он растрепан, сверкает гневным взглядом — погружается в образ. Между репетициями обращаем на себя внимание Нагиева, мол, московская пресса, хотим задать несколько вопросов. Дмитрий обещает вскоре к нам вернуться. Стоим, ждем. Возвращается. На носу маленькие круглые очки, которые прекращают лицо актера в крысиную мордочку.
«Тому, кто не читал Достоевского, о моем герое рассказывать бессмысленно», — говорит Нагиев. — «А тому, кто читал — немного неудобно, потому что про моего героя в рассказе буквально пара строчек. Я, можно сказать, актер массовых сцен. Мне это не претит, но немного обидно перед мамой. Но Юрий Арабов несколько развернул историю и теперь я в ночных грезах убеждаю себя, что это ключевой персонаж. В то же время, мне приятны похвалы Арабова и господина Сокурова, которые посмотрели материал и достаточно лестно отозвались о моем скромном творчестве. Я не думаю, что это кино для кинотеатров. Есть [Велимир] Хлебников, который писал в стол, есть попса. Это кино где-то посередине. Не для глупого, но и не совсем для массового зрителя. Хотя, фиг его знает, что получится. Я играю массово».
Нагиева вызвали на площадку. Мы пошли за ним. У входа в зал орудовал пиротехник, напуская в помещение дым. Орудовал он так усердно, что, похоже, перестарался. Стены наполнились жутким визгом сигнализации, сквозь который пробился спокойный голос, призывающий детей и сотрудников Дома творчества без паники покинуть помещение и выйти на улицу, поскольку в здании возник пожар. На борьбу с датчиками дыма уходит минут десять. В рациях звучит призыв всем актерам с приклеенными усами жидкость пить только из трубочки. Режиссер просит тишины и никому, кроме актеров, которым это положено по сцене, не ходить — паркет страшно скрипит. Чтобы не мешать, выходим на улицу. До обеда нам общения с актерами не обещают.
Пока суд да дело, продюсер картины Александра Пискунова рассказывает историю, приключившуюся с Нагиевым на съемках, когда на одной из сцен лошадь, которой было положено стоять привязанной, отвязалась и подошла во время дубля к разыгрывающим пятиминутный диалог Нагиеву и Спиваковскому. Нагиев не растерялся, подошел к лошади спереди (чтобы не лягнула), взялся за повод и привязал обратно, не прекращая играть сцену. Этот дубль, в итоге, и должен попасть в картину.
Ближе к трем часам актеров отпускают на обед. Выхватываем из потока желающих вкусить кинокорм Михаила Горевого. Он хвалит материал Достоевского и Арабова.
«Мой персонаж — Ефимович, офицер, сослуживец главного героя. Его жизнь потрепала, он подвластен всем страстям. Я его определяю, как похотливого хорька, у которого ладошки потеют. Скользкий тип, которому руки не подашь, потому что она выскальзывает. Я либо злодеев играю, либо м*даков. Вот этот — профессиональный м*дак».
Обед закончился, актеров вызвали на площадку, но специально для встречи с московской прессой приехала исполнительница главной женской роли — несомненно кроткая Елена Радевич. Ее героине по повести всего 16, но найти актрису, которая бы в таком возрасте была способна сыграть должным образом, оказалось достаточно сложно.
«Моя героиня многое повидала. Несмотря на столь юный возраст, она сирота, загнанная тетками, у которых живет, безденежьем. Она пытается пробить броню Неизвестного, а когда ей это не удается, — закрывается и становится не столько жестокой, сколько не понимает нужности и важности жить в таком мире без любви, искренности и света».
Потом Радевич проговаривается, что фильм выбился из производственного графика, причем значительно, что сценарий пришлось сокращать и выбрасывать некоторые сцены. Рассказ прерывается сообщением, что актрису ждут для съемки телеинтервью, но мы, в принципе, уже узнали всё, что хотели.
Похоже, что основные съемки в этот день уже закончились, а значит можно отвлекать от творческого процесса режиссера Эллу Архангельскую.
«Изначально был другой режиссер — немец Майкл Фандорски, с которым шла подготовка к проекту, выбор натуры и уже были назначены даты начала съемок. Но по семейным обстоятельствам он был вынужден покинуть проект, и случилось это ровно за месяц до начала мотора. Поскольку я также принимала участие в подготовке к производству, Александра (Пискунова — прим. ред.) предложила мне заняться постановкой. Еще одним обстоятельством, которое не позволяло нам откладывать проект, было то, что в октябре фильм должен быть сдан в Госкино (поскольку Министерство культуры профинансировали 70% производства, выделив 24 миллиона рублей)».
«Арабов ввел в сюжет нового персонажа — Батюшку, глазами которого мы и видим эту историю. Причем батюшка этот из нашего времени, который, в состоянии аффекта, перенесся в прошлое. Чтобы снимать историю XIX века, должен быть и хороший бюджет, и больше времени на подготовку. Поэтому мы придумали некое безвременье. Мы не зацикливаемся на костюмах, типажах, фонах. В интерьерах мы пытаемся создать прошлое, но на натуре не боимся заявлять современное».
Задача минимум была выполнена, но не узнать мнение о материале исполнителя роли Неизвестного — Даниила Спиваковского — было неправильно. Актер, несмотря на окончание съемочного дня, еще не вышел из образа. Сетовал на то, что в школьном возрасте Достоевского изучать рано и это отбивает охоту в последствии обращаться к его творчеству, и необходимо изучать его произведения на первом-втором курсе и технических, и гуманитарных вузов, но после кино и телепостановок его произведений, гонорары Достоевского должны возрастать, потому как растут тиражи (шутка была явно отточена на нескольких журналистах до нас, но звучала пока еще свежо).
«Вопросы, которые задает себе мой герой — это вопросы, которые я задаю себе сам. Это взаимоотношения с женой, деньгами, с верой. Но мой персонаж на них отвечает определенным образом, а я в свой жизни — по-своему. Этот персонаж импульсивный, невротического склада. Он очень закрытый персонаж, скрывает свои чувства, а зритель ждет бесстыдства чувств, за это зритель и платит нам — актерам».
С чувством исполненного долга мы покинули съемочную площадку. Мягко пригревало весеннее солнце, из зарешеченных окон Военно-морского госпиталя морячки на нитке спустили почти до земли пачку из-под сигарет, в надежде, что редкий прохожий положит туда курево. На набережной Мойки женщина средних лет, не спуская с поводка, выгуливала белого кролика... После задымленных интерьеров XIX века, современный Санкт-Петербург был наряден, разнообразен и мил. Поначалу мы чуть не бежали от того места, которое держало нас, словно в клетке, но скоро шаг стал размеренным. Город на Неве принимал нас в свои объятья, затягивая в поток людей, неторопливо прогуливающихся по городским улицам. Тех самых, по которым некогда бродил в мрачных думах Федор Михайлович Достоевский.
