— В вашем фильме звание майор, я так понимаю, не с потолка было взято?
— Можно сказать, что кино снималось по мотивам общественного мнения, вернее, общественной реакции на события 2010, если не ошибаюсь, года, когда Евсюков расстрелял людей в супермаркете. Так что, отправной точкой было реальное событие, которое заставило общество как-то взбудоражиться, проявило все эти давно накопившиеся недовольства. Просто, в отличие от ситуации с Евсюковым, картина немножко про другое... Тут скорее повлияли последующие события, когда сотрудники МВД и представители власти сбивали на своих транспортных средствах других людей, вот это как раз более типичная для «Майора» ситуация, в фильме именно такого рода событие является отправной точкой. Поэтому в «Майоре» мы рассматриваем более достойного человека. Даже не «более достойного», а вообще, в принципе — достойного человека, который оказался по воле случая в ситуации, когда он случайно сбивает мальчика на пешеходном переходе. А там дальше уже пошло-поехало. Так что да, это, наверное, не с потолка.
Денис Шведов в роли майора в фильме «Майор»
— Насколько мне известно, Алексей Учитель на первый вариант сценария предложил какие-то свои решения?
— И не просто предложил!.. Я ему принес сценарий про то, что есть такое племя вурдалаков под названием, так сказать, «полицейские». На что он достаточно спокойно и профессионально отреагировал. Если вы хотите снимать про патологию, то патология не развивается. То есть, рассматривать некий предмет, который не меняет свои свойства, это нецелесообразно с точки зрения искусства. Потому что — ну, возьмете вы какого-то упыря, который совершает сознательно плохой поступок, сознательно уничтожает свидетелей (в число свидетелей входят и друзья, и товарищи, и враги, и кто угодно), и тогда что мы смотрим, что мы изучаем, за чем наблюдаем? За чередой смертей по вине уже состоявшегося для зрителей персонажа, который никаких своих свойств не меняет? Был бы это положительный персонаж, да и то это скучно, это предмет голливудского кино, когда есть положительный персонаж, который всех постоянно спасает. А когда вместо положительного героя ещё и упырь, который уничтожает сначала десять, потом пятьдесят, потом шестьдесят человек, это тоже неинтересно. Поэтому он достаточно опытно меня убедил, что нецелесообразно, скажем так, изучать патологию. Это во-первых.
А во-вторых, все-таки правильно, что в итоге наперекор всем общественным ожиданиям зрители увидят, что там, за дверями районного отдела внутренних дел, живут и работают обыкновенные люди. Кстати, у них очень тяжелая работа, очень неблагодарная, потому что часть — и очень значительная — картины посвящена тому, чтобы показать, что граждане сами провоцируют этих людей в погонах на всяческие бесчинства, начиная со взяток и кончая предъявлением претензий, которые, может быть, даже конкретно к этим людям не относятся. Да, есть разные полицейские. Есть, действительно, и упыри, а есть люди, которые выезжают на выезд, приезжают, чтобы спасти женщину и ребенка из рук пьяного отца, который хочет их убить. Потом эта же женщина кричит и проклинает всеми проклятьями этих полицейских, чтобы они ее мужа, который уже чуть-чуть протрезвел, не увозили в полицию. И они каждый день с этим сталкиваются и понимают, что, в общем, неблагодарная у них работа. Там сложный комплекс вещей. Я не думаю, что у нас всё получилось охватить, все вещи, все нюансы, но направление было давно правильное. Надо снимать просто про то, что там есть люди, и в центре должен быть персонаж, который вызывает, хотя бы поначалу, какую-то — не симпатию, конечно, когда сбивают ребенка, симпатии уже нет, — но какое-то сочувствие. Когда мы понимаем, что если бы сами в этой ситуации оказались, то хрен его знает, как бы поступили. Слава богу, что Учитель именно на эту мысль навел, и мы пошли по этому пути, потому что теперь хотя бы не стыдно перед теми, кто там работает, потому что мы же все в одной лодке. И гражданские, и служивые — все мы часть одной большой страны под названием Россия. Одного большого менталитета под названием «русский менталитет». И нечего на зеркало пенять, если рожа крива. Я думаю, что это история про страну, в которой процветает клановость, семейственность, группы по интересам уничтожают друг друга. Вот про это, наверное, «Майор», если так, по большому счету.
— Два года назад, представляя на «Кинотавре» свой предыдущий полный метр, вы говорили о том, что планируете снимать больше жанровое кино, которое предназначено для зрителя. Вот эта работа — она жанровая? Вообще, может ли авторское кино быть жанровым и может ли оно быть зрительским?
— Это смотря с какой точки зрения подходить к ситуации. Если подходить с точки зрения прагматичной (имеется в виду продвижение картины, ее дальнейшая судьба, форматы, которые дают плюсы — минусы никому не нужны), то у нас есть очень жесткое разделение на фестивальное и не фестивальное кино. Я бы не сказал, что авторское кино не может быть жанровым. Вообще, если у кино есть автор, то фильмы этого автора ни с чем не спутаешь, даже если это будет абсолютно коммерческое кино. Другой вопрос, что я, во-первых, в силу собственного темпоритма не могу позволить себе снимать картины более длинные, чем, как мне кажется, это нужно. Я один раз, в «Начальнике», в первой своей короткометражке, применил прием длинного кадра — нагнетание саспенса. Я очень долго на него решался и, честно признаюсь, тут были причины не только творческого порядка, но и чисто прагматического, потому что без этого длинного кадра мне не хватало хронометража. И я не боюсь в этом признаться, потому что, когда я вижу другие картины с такими длинными метафорическими и символическими кадрами, мне, честно сказать, их скучно смотреть. Я не буду их перечислять, потому что эти люди просто рангом выше по режиссуре, чем я, но, тем не менее, их фильмы мне смотреть скучно. Поэтому, если говорить откровенно, конечно, я беру тему, которая меня действительно интересует, которая меня действительно будоражит, волнует, и я пытаюсь изложить ее максимально доступным, но не простым, примитивным, а очень темпоритмичным, очень внятным, выпуклым, динамичным языком. Потому что, во-первых, у меня персонажи центральные и события, которые с ними происходят, они достаточно плотные, мужские, крепкие, почти на грани. А во-вторых... У меня же все события происходят в один день. Моя первая работа «Жить» — это один день, вторая работа «Майор» — тоже один день. Следующая работа, которую мы будем снимать с Учителем, это будет одна ночь. Потому что я не понимаю, как, если произошло событие, человек может сидеть день-два... То есть, я понимаю, и таких фильмов много, но у меня, когда я пишу сценарий, не возникает ощущения, что я должен растянуть сюжет на день, на два, на месяц... Я всегда беру ситуацию, которая должна разрешиться в ближайшие сутки-двое, потому что она изначально имеет такую отправную точку, что всё должно произойти быстро, стремительно, плотно и очень конфликтно. И из-за этого получается в каком-то смысле жанровое кино, потому что жанр — он что в первую очередь подразумевает? В первую очередь он подразумевает внимание зрителя. И для меня было огромной трагедией, когда «Жить» вышла всего тремя копиями... Слава богу, ее, конечно, посмотрели на «Первом канале», но когда я понял, что мое кино не увидят миллионы... Наивно было это предполагать? Да, наивно. Но когда я это понял, для меня это стало трагедией.
Денис Шведов в фильме «Майор»
Я вообще не понимаю, как можно снимать в стол. То есть, я понимаю, для чего это делается — чтобы сохранить свое творческое «я». И иногда художники понимают, что они не могут идти на компромисс с окружающей действительностью, с конъюнктурой, они решаются на то, чтобы создать, в принципе, произведение искусства, и это для них является главным. А будет зритель или не будет, неважно. И это поступок. Это даже почти геройский поступок в смысле творчества. Я на такое решиться не могу. Если я понимаю, что с какой-то своей задумкой я не буду интересен никому, то я себя сразу останавливаю. И тема должна быть, с моей точки зрения, животрепещущая, чтобы все о ней говорили, и способ подачи такой, чтобы я видел, что у людей, у простых людей, которые хотя бы отличают дерево от стены и знают, что «жи-ши» пишется с буквой «и», это вызывает какой-то отклик. Мне интересна прежде всего реакция обыкновенного человека. Поэтому, снимая кино, я, конечно, его снимаю так, чтобы оно было динамичным, и оно в итоге получается, наверное, жанровым. Но жанровое кино предполагает зрителя. А зритель очень трудно воспринимает сугубо интимное, художническое кино. Потому что, когда я снимаю про себя, мне важно, что я двадцать минут завязываю шнурок. Так бывает. Мне важно, что я целый час рассматриваю пятнышко на стекле... Не буду вдаваться в подробности, но это мое. Это про меня, про мою жизнь и это важно. А другому зрителю, другому человеку это неинтересно. А есть вещи, которые интересны всем. Зашел человек в супермаркет. У него есть лычки, погоны. Он взял пистолет и расстрелял людей... Вот это волнует всех. Или человек ехал, сбил ребенка и ему нет наказания. И это волнует всех. Вот я снимаю про это. Вот это и есть жанр, мой жанр.
— И завершающий вопрос... Что, на ваш взгляд, настоящее кино?
— «Настоящее кино» — это такое растяжимое понятие. Для меня, на самом деле, главное, чтобы и профессионалы, и люди, которые будут изучать мое творчество или смотреть мои интервью, чтобы они понимали: я не позиционирую себя как истину в последней инстанции. Я прекрасно понимаю, что Пазолини, пусть даже это будет «Сало», это гораздо выше, серьезнее и глубже. Я говорю о другом. Я говорю о том, что есть контекст моего времени, ментальности моей страны, здесь и сейчас, и я в этот момент имею возможность и понимание, как пригодится широкому кругу мыслящих людей, и поэтому я не претендую на гениальность. Я не претендую на какое-то откровение в кинематографе. Мне будет абсолютно достаточно того, что те темы, которые я поднимаю, будут интересны большинству людей, которые меня окружают, и будут поняты ими. Поэтому, настоящее кино, с моей точки зрения, это то кино, которое выполняет поставленную автором задачу. Если автор хочет снять откровение, написать игру в бисер, пусть пишет, если даже это Гессе и это прочтут три человека, но это будет гениальное произведение, имеющее определенный уровень, и есть зрители-слушатели-читатели, которые это понимают. Но если кино ставит задачу, но не отвечает ей, тогда получается голый король. Снять большое кино, но очень тонкое, глубокое, художническое не дано практически никому. Есть очень-очень мало людей, которые могут снять такое, как снимал Тарковский. Как Михалков говорит: «Если длинно, значит, Тарковский». Да не Тарковский. Потому что там в каждом кадре, в каждой длинноте, в каждой секунде заложены огромные мучения и страдания, и это видно. Так же, как у Балабанова, хотя, вроде, смотришь кино, какие-то кадры кривые, ничего не происходит, но видно, что человек мучается. И это искренне. Можно не разделять его творчество, но при этом понимать, что это единичный художник. А можно смотреть и на кучу формальностей, когда всё очень длинно, потому что тренд, потому что возьмут на фестиваль. А можно снять кино «Майор», где камера только на крышу не прыгает, и тоже попасть на фестиваль. Причем, кстати, не на самый плохой. Поэтому кино, если оно ставит творческую задачу, оно должно ее честно выполнять. Тогда это настоящее кино. А если оно выполняет задачу формальную — понравиться или, например, подстроиться, то это сразу видно, и это кино ненастоящее, не потому, что я его не люблю, а потому, что заложено в нем одно, навязывается другое, а получается в итоге третье. Я ни под кого подделываться не хочу. Буду снимать так, как я хочу, и так, как мне кажется правильным, и всё. Если это будет интересно людям — замечательно. Если не будет интересно — сниму шляпу, скажу «спасибо» и пойду работать на завод. Кстати говоря, абсолютно серьезно, без кокетства.
