«Это была первая кооперация Японии и России, и так как в картину были вложены японские деньги, то за моей спиной меня страховал Кэндзи Ёсида: если я вдруг лажанусь — он всегда подхватит. В нашем понимании он был ассистентом и на самом деле мне не мешал, мы с ним очень дружно, нормально работали.
А по жанру это была мелодрама, совершенно безобидная вещь. Власти поняли, что я поддаюсь, не настаиваю на радикальных, так сказать, каких-то движениях. У них были разные методы: одних они запрещали, других чем-то подкармливали, третьих гоняли по заграницам, но снимать не давали... А мне вот совали в руки мелодраму. Тогда в Советском Союзе снимать мелодрамы вообще никто не хотел, не было никакого оттенка уважительности к мелодрамам, это был низкий жанр, что-то отвратительное, безвкусное и ужасное. А я с удовольствием мелодраму снял и очень многому научился. Для меня это была очень полезная картина.
В её центре была Комаки Курихара, балерина, суперзвезда Японии. Она, собственно, была в этой картине главная — а мы по бокам. И после того, как «Москва, любовь моя» имела успех, то следом пошёл фильм про Комаки в Питере, как бы «Ленинград, любовь моя». Его делал уже Серёжа Соловьев — «Мелодии белой ночи». Дальше планировался «Киев, любовь моя», ещё что-то «…любовь моя», но вторая картина, хотя и была прекрасной, уже не имела такого коммерческого успеха, и они эту серию закрыли».
Бонус: СССР — Япония
«Если бы Советский Союз не рухнул, Япония стала бы нашим ближайшим другом. Потому что её интересовали наша нефть, наши запасы, возможности, они хотели поставлять в Россию свои технологии. Всё это очень бурно развивалось, но как только режим рухнул, они тут же сложили руки и уже перестали нами интересоваться».
«Это фильм-лубок, совершенно верно. В центре этого проекта с самого начала стоял Высоцкий. Это был фильм, задуманный для него. И я с ним был хорошо знаком и дружил, и сценаристы Дунский и Фрид были его близкими друзьями. И мы все вместе как-то всё это сделали с большой радостью. Снимали мы эту картину с удовольствием, а актеры, конечно, были все первоклассные.
Хотя случались и неприятные моменты. Например, Высоцкий написал для фильма три песни, но меня начальство вызвало и сказало: «Тебе позволили снимать Высоцкого — вот и успокойся». И все песни, очень хорошие песни, из фильма выбросили — не хотели, чтобы он ещё и через кино поддерживал свою популярность. И я не стал их снимать. Это было ошибкой: надо было, конечно, их снять — но кто мог предположить, что этот режим рухнет?.. Жалко».
Бонус: Владимир Высоцкий
«Были роли, которые ему не давали. У него была прекрасная проба на фильм по биографии военачальника, он должен был играть маршала — и его проба была лучшей из всех. Но говорят: «Проект не для него». А вот исторический фильм — пожалуйста, можно, вот этого Ибрагима Ганнибала — ради бога. А почему — надо было занимать человека чем-то. В театре-то он был кумиром! И никто не мог запретить его плёнок. Вся Россия — тогда только появились магнитофоны — слушала Высоцкого. Из каждого окна доносился Высоцкий. Даже сейчас представить себе невозможно, до какой степени он был популярен. Он и сейчас популярен, но тогда он был номер 1, 2, 3, 4, 5… 10 — и лишь потом все остальные».
«Когда я снимал «Гори, гори, моя звезда», это был свежий подход — объединить в одном фильме трагедию и комедию вместе. Министр, которому показали картину, этого не понял: «Что это такое? Объясните, что мне делать — плакать или смеяться?» — «Это такой жанр: трагикомедия». — «Нет такого жанра! Я учился в университете и знаю: есть жанр ”трагедия”, есть жанр “комедия”!..» Вот. И после этого я обнаглел и решил: «Сниму-ка я фильм на четыре жанра!». В коммерческом кино это не принято — жанр должен быть чётко один. А у нас люди и так в кино ходят, не выбирают.
И получилась такая картина. Где есть как бы бытовой, нормальный фильм — это история лётчика в исполнении Жжёнова. Есть мелодрама — это история Ненарокова (Анатолий Васильев). И есть то, что сейчас называют «романтической комедией», а тогда это называлось просто «комедией» — это чисто о любви, о неудачной, но трогательной любви. И сказка. То есть, во всех трёх первых жанрах люди терпят неудачу, а в сказке они берут реванш.
Мы до такой степени тогда были удалены от коммерческого кинематографа Запада, что на экранах у нас не было ни одного фильма-катастрофы. Фестивальные картины приходили по своим каналам, полный набор фестивальных картин у нас был — а вот таких жанровых лент не было даже для профессиональных просмотров. Поэтому я не очень точно понимал, что такое «катастрофа». И «Экипаж» с точки зрения жанра — это абсолютно безграмотное решение, потому что в фильмах катастроф нужно схематично-упрощённое изображение человеческих характеров и быстрое внедрение в эту катастрофу. Да и после смерти Александра Лукича Птушко все навыки по созданию спецэффектов на «Мосфильме» были потеряны, всё это рухнуло. И я для этого фильма реанимировал весь цех комбинированных съёмок, дал ему, так сказать, новые силы, мы понаставили массу макетов!..
Я с удовольствием в это окунулся — но оказалось, что у жанра есть своя энергия. И эта катастрофа пожрала все остальные жанры, превратила их в длинную экспозицию. И получился фильм, который мне показался уродливым, честно вам скажу.
Его предполагалось выпустить где-то в начале следующего года, но в четвёртом квартале совершенно «горел» план по прокату — и «Экипаж» срочно выкинули на экран безо всякой рекламы, вообще безо всякой информации. Он вслепую вышел в кинотеатре «Россия». Я пошёл его смотреть — пустой зал. В отчаянии думаю: «Столько сил положено — а картина идёт в пустом зале! Значит, не угадал я это всё, значит, пойду ругаться к прокатчикам: пусть хоть вслед картине рекламу какую-нибудь придумают, когда она по Советскому Союзу пойдёт...». Но были выходные — и я пошёл жаловаться в понедельник. Там такой очень симпатичный был начальник, одноглазый, Маевский. Я ему: «Как вам не стыдно, ну что такое! Мы сделали такую старательную картину! Ну, пусть она нехорошая, но всё-таки какая-то реклама должна же быть! В пустом зале идёт!» Он говорит: «Да не может быть! Пойдёмте посмотрим!» Но он-то всё знал уже — и везёт меня к кинотеатру. И там в три ряда стоит очередь!.. Для тогдашнего времени — вещь абсолютно небывалая.
Это сарафанное радио всё сделало. Люди говорили друг другу: «Вот такая картина!». И всё, покатилось. В метро еду: «Экипаж, экипаж, экипаж, экипаж!..». В троллейбусе еду: «Экипаж, экипаж, экипаж, экипаж!..». Где бы ни был — все про него говорили! Прошло полгода — картину нельзя было вытащить с экранов! По официальным сведениям она собрала восемьдесят миллионов, а на самом деле гораздо больше — потому что шла без конца совершенно! И она «убила» в прокате шестнадцать картин. Мои коллеги, мои товарищи, на меня волком все смотрели: они должны были на следующие две недели свои картины поставить — а я их «вытеснил».
Тогда одновременно вышли три кассовые картины: «Экипаж», «Москва слезам не верит» и «Пираты XX века». Это не случайность, это назрело у художников. Мы понимали, что люди смотрят барахло. Это сегодня такое представление о советском кино, что оно было хорошее. Было море дерьма — и в нём, так сказать, были зёрна. Сейчас то говно куда-то ушло, а зёрна остались. Были хорошие режиссёры, серьёзные — но их было очень мало по сравнению с общим потоком. Поток был такой тоскливый-тоскливый — и вдруг появляется Гайдай! Потом опять: тоскливые картины, тоскливые, тоскливые — и вдруг появляется Константин Воинов! Снова тоскливые-тоскливые — и вдруг выскочил «Экипаж»!.. Хорошие картины, конечно, держались на экране дольше по времени, но вот так, чтобы фильм занял собою всё пространство — это было только в случае с фильмами «Москва слезам не верит», «Пираты ХХ века» и «Экипаж». Такие были три картины.
Но оказалось, что они не нужны! Они сминают запланированный прокат! Коммерческого проката в стране не было — и никто в успехе не был заинтересован! Картины всё-таки делались тяжело, стоили многих усилий, а студии от этого нет никакой выгоды, потому что она сдаёт работу — и всё. Прокат показывает свой план, деньги уходят в государственный бюджет... Никому большего не нужно. Система проката тогда лишала всех возможностей какой-то коммерческой выгоды — и даже просто «премиальности», так сказать, за хорошее качество. Сделал картину — отложи и делай следующую. Не так плохо, кстати. И я понял: всё, конец, больше я такое кино делать не буду. И никто не стал делать. Никто не был заинтересован в том, чтобы такое кино делали».
Бонус: почему в СССР так мало было западных жанровых фильмов
«Тут в чём была проблема: все западные прокатчики знали, что достаточно привезти к нам картину на два часа, чтобы её своровали. Пока продавцы показывали ленту нашим «покупателям» — на «Мосфильме» тут же делали копию. Картины тогда складывались из частей, каждая часть — десять минут. Пока одна часть идёт, вторую — копируют. Фильм просмотрен — через десять минут механики отдают плёнки, а начальство: «Мы подумаем». И ничего не покупают. А для чего копии делали? Чтобы власти на дачах кино смотрели! Тогда ведь не было DVD — и вот им на дачи возили эти картины смотреть. Но мы-то этого не видели ничего!..
Поэтому фестивальный поток у нас был, все фестивали обменивались через Союз кинематографистов и через «Совэкспортфильм». А для коммерческих картин въезд был просто запрещен. Закрыт. С западной стороны все знали: воруют».
