— Насколько я знаю, у вас есть как минимум три грандиозных замысла — о древнем Киеве, о Великой Отечественной войне и даже о древней Греции. Не могли бы вы поподробнее рассказать об этих проектах?
— К сожалению, подробнее не могу. Вы и без меня произнесли в точности всё, что я могу об этом сказать. Никогда не забегаю вперед. Я не предупреждаю прессу о том, что мы запустились с таким-то сюжетом, у нас будут сниматься такие-то актеры и т.д. Я просто не склонен так действовать: использовать принцип, так сказать, заблаговременного оповещения. И не то чтобы из суеверия — просто, мне кажется, в этом нет нужды. Куда спешить, если все равно фильм будет готов только года через два?.. Так что большего я добавить не смогу. И, к сожалению, не уверен, что так уж скоро с этими проектами запущусь: все они достаточно высокобюджетные. Следующим проектом будет совсем другая история, не из этого списка. Современная история, происходящая в провинциальном городке. Мой давний друг и соавтор Олег Негин вскоре садится за написание сценария, а я параллельно займусь поисками натуры. Я только могу добавить к этому, что у истории уже есть рабочее название — «Левиафан».
— Но скажите — у вас ведь такая замечательная европейская судьба, награды, «Елена» хорошо прошла, например, во французском прокате… Разве продюсеры сами не кидаются к вам с просьбами: «Снимите!»?.. Вас разве не разрывают на части?..
— Нет, не разрывают. Потому что действующие продюсеры решили, что мое кино — авторское, кино сложное, кино, обращающееся к зрителю, который давно уже в кинотеатры не ходит толпами. Короче говоря, кино, которое с трудом возвращает свои деньги на российском рынке. Мало того, подавляющее большинство продюсеров, действующих здесь, в России, видят только свою делянку, и не верят, что кино наше может попасть в большой мир. Они просто привыкли к тому, что всё, что у них есть — это российский кинотеатральный прокат, телевизионные продажи и DVD. И всё это в рамках только одной страны. Поэтому у них уже давно сложился некий алгоритм: они точно знают, сколько можно вложить без риска не вернуть потраченное. И потому всё, что требует больших затрат, не попадает в круг их интересов. Они так и действуют, как заведенные машины. И не понимают, что именно авторский, а не коммерческий проект может «выстрелить» — превратиться в некое звучное событие в кинематографическом мире, и быть проданным в разные концы Земли. Они эту вероятность изъяли из обращения, словно им кто-то лоботомию сделал, и не вовлекаются в подобные амбициозные проекты. Впрочем, нужно отдать справедливость и такой очевидной мысли, что кино, возможно, самое рискованное предприятие. Фильм может не получиться при всех отменных исходных. Такое случается, и гарантом тут не может являться никто и ничто.
На съемках фильма «Возвращение»
— Но я даже в большей степени спрашивал как раз про европейских продюсеров, у которых подобные амбиции вроде бы должны быть...
— После «Возвращения» что-то такое происходило, сигналы были. Дино Де Лаурентис после Венеции предложил мне что-нибудь сделать вместе, сказал: «Деньги у меня есть, но нет режиссеров». Это его слова, и я думаю, он их многим говорил. Был очень заинтересован Брэд Питт, написал письмо моему дистрибьютору, Раисе Фоминой. Он тогда был женат на Дженнифер Энистон, и они вдвоем создали свою компанию, решив продюсировать независимые проекты. Он спрашивал, чем я занят, и есть ли у меня уже какой-то замысел.
— А почему не сложилось?
— Не сложилось, потому что, во-первых, я боялся делать что-то на чужом языке. Я не представлял себе, как это возможно с моим знанием английского. А во-вторых, просто не было такого проекта. Понимаете, я не хватаюсь за возможности. Мне даже как-то неловко и страшно пообещать человеку: «Отлично, давай с тобой запустимся», — не имея при этом ничего за душой. Мне сперва нужно понять, что у меня есть в руках стоящая идея, почувствовать самому уверенность в верности выбранного пути, а уже потом обещать кому-то дальнейшее движение. Мне неловко морочить кому-то голову, если я сам не уверен в проекте. Если бы теперь он обратился ко мне с тем же самым предложением, мне было бы что ему ответить.
— Так вы и сами можете к нему обратиться!
— Могу. Думаю, что могу.
— На самом деле, у нас Брэд Питт многими по старинке воспринимается как некая секс-икона, но судя по его последним работам, это человек, который усиленно ищет свой путь в авторском кинематографе. Взять хотя бы «Древо жизни», вспомнить про «Вавилон», про фильм «Как трусливый Роберт Форд убил Джесси Джеймса»…
—Конечно! Есть немало примеров, когда звезды его величины соглашались на какие-то ничтожные деньги и снимались в серьезной авторской работе. Думаю, Брэд Питт — человек ищущий, понимает, что можно замкнуться с этой самой ахиллесовой пятой (см. «Трою» — прим. автора) — и всё, и сгинуть!.. Но он человек, повторюсь, ищущий и очень талантливый актер. Таким путем идут многие звезды: зарабатывают на блокбастерах, а на авторских проектах отдыхают душой.
— Вы упомянули Де Лаурентиса; есть известная и очень смешная история, как он предлагал Федерико Феллини снимать «Кинг Конга». И даже Андрей Тарковский говорил, что мечтал бы снять приключенческое кино — да просто не умеет. А вот вы себя как-то видите вообще в этом жанре — не сейчас, когда-нибудь, чисто теоретически?..
— Не думал об этом, не могу ничего сказать.
— Бывают ведь самые разные экшен-фильмы — даже с очень серьезным смысловым зарядом...
— Дело же не в серьезности смыслов. Дело в языке все-таки, в том, как ты рассказываешь историю. Сам язык диктует тебе и смыслы, и жанр. Нет, жанр — неточное слово… Интонацию повествования.
У приключения все-таки другие задачи. И дело не в том, что и там могут быть смыслы. Ну да, в фильме «Начало» с Леонардо ДиКаприо есть смыслы, вроде как. И экшен — просто ошеломительный экшен, с таким драйвом, с волшебными рапидами, с этими изящно придуманными и очень выразительными вещами!.. Потрясающее зрелище. Но это же интеллектуальная жвачка. Очень вкусная, но пожевал и забыл. Это игра в смыслы — но тогда уж лучше Борхеса почитать с его ребусами и загадками. С его игрой со временем и пространством. Нет, я могу всё это смотреть, я бы даже сказал, что это доставляет эстетическое удовольствие. Но выветривается через полчаса. Да, ты полетал по этим горкам: «О-о-о!!! Как же людям это удается?! Это невероятно!..» Но и всё. Это проходит — и всё, забывается навсегда. Ничего не происходит, кроме крутого виража.
И другое дело, когда фильм живет с тобой день, другой, пятый, когда он тебя не оставляет. Ты, может быть, даже не уверен, что всё до конца уяснил, — но ты знаешь, что с тобою происходит что-то внутри. Какая-то серьезная работа. И вот это дорогого стоит. Не знаю, есть ли необходимость напомнить нашему с вами читателю, что это лишь частная точка зрения, что это всего лишь интервью?
— А вот у меня в детстве было три любимых приключенческих фильма — это «Александр Невский», «Проверка на дорогах» и «Солярис»…
— Вы называете их приключенческими фильмами?..
— В десять лет, для меня — да! Ледовое побоище, лихая военная картина и фантастика! Это я уже потом, когда вырос, понял, кто такие эти Эйзенштейн, Герман и Тарковский. Я к тому это говорю, что все-таки приключенческий фильм приключенческому фильму рознь.
— А, вот что вы имеете в виду!.. Почти все романы Достоевского в основе своей имеют детективные истории, только вовсе не это в них главное, согласитесь. А в иных детективах есть только детектив и больше ничего. Всё зависит от того, кто именно берется за рассказ. Другими словами, все дело в стиле, в языке, а это то, что сокрыто в личности автора. «Проверка на дорогах», кстати, — один из моих самых любимых фильмов. Не просто у Германа, а вообще — я очень люблю его, очень. И да, это, можно сказать, «зрительское» кино, если вы об этом.
Андрей Звягинцев и Андрей Смирнов на съемках фильма «Елена»
— Абсолютно! Это картина, которую можно пересматривать огромное количество раз. Но вернемся к сегодняшнему дню. Здесь, на этом фестивале имени Андрея Тарковского собрались люди, которых и у нас, и во всем мире называют его последователями. Среди них и вы, и Нури Бильге Джейлан, и Карлос Рейгадас. Как и все мы, вы были в зале, когда показывали новую работу Рейгадаса «После мрака свет*». Правда, нам сильно не повезло с переводом, и тем не менее — фильм увиден. На Каннском фестивале ему присудили приз за режиссуру, но как вы думаете — в нашей стране кто-то вообще будет способен понять эту картину?
— Мне нравится Рейгадас. Он парень смелый, какой-то даже отчаянно смелый, он действительно свободный художник! Но… я просто не понял этого фильма, к сожалению. Вы верно сказали, что на показе была чудовищная проблема с переводом, но даже эту накладку, мне кажется, можно смело сбросить со счетов. Я не уверен, что дело было только в этом.
Меня очень впечатлил первый эпизод — девочка, табун лошадей, собачья свора, коровы, потом вот это сгущение сумерек — потрясающе красиво и очень богато по атмосфере! Этот эпизод сам по себе есть уже целый фильм! В остальное пространство фильма я не сумел войти. Я не вошел туда, не растворился в нем, я всё время был на пороге. Наверняка, это моя собственная проблема, но я так и остался на этом пороге — и ждал... Так что мои отношения с этим фильмом не сложились. И едва ли у меня возникнет желание посмотреть его снова с корректным переводом.
Но я вам скажу, у меня есть опыт просмотров, когда по разным причинам я не мог услышать перевода, а однажды я совсем без звука смотрел фильм. Это было году в 90-м, зимой. В витрине касс Музея кино я увидел какое-то черно-белое изображение на большом мониторе, звука не было никакого, но я досмотрел фильм до конца! Где-то к середине просмотра я стал узнавать в главном герое молодого Бельмондо, и только потом, когда вдруг снова столкнулся с этими кадрами, понял, что это было «На последнем дыхании» Годара. Или какой-то фильм с Эммануэль Беар — я просидел в зале, не понимая ни единого слова. Но тоже посмотрел фильм целиком. Я в него вошел, я понимал его. Так мне казалось. И не в смысле всех тонкостей сюжета — я просто доверился этому потоку, понимаете. А здесь, на последнем Рейгадасе я не смог отдаться потоку, не вошел в эту реку, этот фильм остался для меня чужим.
— Забавно, что Рейгадас на фестивале дважды столкнулся с подобной ситуацией — не только как автор, но и как зритель. Ведь и он сам смотрел «Фауста» Сокурова на немецком языке с русским переводом. В связи с этим возникает вопрос: что важнее для режиссера — текст или интонация?
— Я встретил у Ницше фразу, которая меня очень порадовала. У него есть такая мысль: в языке наиболее вразумительным является не само слово, а тон, темп, сила; важны обертона, паузы, дыхание, сама интенсивность речи… В общем, всё то, что составляет живую речь. Потому что именно сквозь них и проникает смысл. В передаче смыслов важна интонация. И дальше Ницше продолжает: потому что речь — не что иное как музыка. Музыка речи, страсть за этой музыкой доносит тебе на своих волнах эти смыслы. Они проникают в тебя даже помимо рационального, или же рядом с ним. Я с этим не раз сталкивался: когда читаешь неотредактированный расшифрованный текст прямой речи, то очень часто видишь там столько косноязычия, что порой смысл может растворяться, если за этими словами ты не видишь человека. Но в тот момент, когда ты это слышал, тебе казалось, что ты всё прекрасно понимал. И это не просто «кажимость» — ты действительно понимал собеседника, вы оба знали, о чем шла речь.
— Да, я как журналист всё время с этим сталкиваюсь!.. Спасибо, что уделили мне время, и напоследок — традиционный вопрос нашего журнала: что такое для вас Настоящее Кино?
— Дайте подумать… Кино, которое не оставляет, которое входит в тебя как вирус и растворяется в тебе. Кино, которое захватывает тебя полностью и заставляет думать о нем, дарит ощущение чуда, ощущение огромности мира, его великолепия или его падения. Хороший фильм словно расширяет твои границы!.. Он как бы говорит тебе: «Погоди, это еще не всё!» Вот это и есть настоящее кино.
При оформлении материала использованы фотографии сайта www.az-film.com. Автор: Владимир Мишуков
