С Антоном мы встречаемся уже в третий раз (первые два были в 2009 году — сначала он приезжал в Москву на премьеру «Звездного пути», затем мы ездили в Париж на джанкет «Терминатора»), и чего уж там — приятно, когда тебя узнают. Антон вообще производит впечатление свойского парня: уже после того, как джанкет подошел к концу и сам он дал несколько серий интервью (дело было поздним вечером), он окликнул нас и остановился поболтать о Комик-Коне и наших впечатлениях о новой стране. Но вернемся к основной теме нашей беседы.
Антон, это твоя первая главная роль в большом летнем кино. Как ощущения?
АЕ: Ощущения? По-моему, мне очень повезло участвовать в этом фильме, повезло работать с такими интересными, талантливыми и умными людьми. Я обнаружил, что мы даже мыслим одними категориями о том, какие сцены что означают, как их лучше сделать. Крэйг (Гиллеспи, режиссер ленты — прим. ред.) всегда давал нам возможность добавить что-то от себя. Это фильм, снятый под руководством студии, и всегда было беспокойство, что все твои действия будут контролироваться, но на самом деле нам было предоставлено много свободы, что для жанрового кино вообще не характерно.
У картины существует довольно культовый первоисточник. Приходилось ли тебе как актеру ограничиваться рамками сценария, или ты все же находил возможность, образно говоря, подмигнуть зрителю отсылками к оригиналу?
АЕ: Мне кажется, что Чарли все-таки необходимо оставаться в рамках. Если вспомнить сцену с Дэвидом Теннантом, где он корчит из себя не-пойми-кого, видно, что его потуги не срабатывают. Фильм переполнен такими яркими персонажами, что если пытаться допрыгнуть до их уровня, можно испортить и их собственную работу. Поэтому у нас была полная свобода в изображении своих героев с максимальной серьезностью, но при этом все равно можно было и повеселиться. Например, когда мы снимали сцены в школе, было очень забавно.
ИП: Да, было весело. Какими бы смехотворными и гротескными они ни выглядели, все равно оставалось ощущение правдоподобия, казалось, что они действительно могут существовать в реальности.
Имоджен, тебе ведь пришлось ставить американский акцент. Как тебе это далось?
ИП: Мы работали... Вот так вот, теперь уже «мы работали». Я работала вместе с педагогом по сценической речи до начала съемок.
АЕ: Она даже мне замечания делала!
ИП: Точно, тебе же тоже.
АЕ: Как ее звали?
ИП: Я не помню.
АЕ: Представляете, мне замечания делала!
ИП: Потому что акцент был ужасен. Было очень здорово, мне нравилось так проникаться героиней-американкой, и акцент был очень сильным инструментом в данном случае. Он меняет и манеру общения, и жесты, и движения, влияет даже на образ мыслей.
Стала ли эта роль для тебя чем-то большим, чем просто подружка главного героя?
ИП: Конечно! Это очень объемный, интересный персонаж. Я попыталась создать для нее прошлое, понять ее личность. Она резкая, с характером, смекалистая. Она не предмет мебели и в фильме существует не для того, чтобы в нем просто была подружка-блондинка. Ну, надеюсь.
АЕ: Не знаю, я поработал с тобой, и мне кажется, что ты в принципе не способна быть просто для мебели.
ИП: Гр-р-р-р!
АЕ: Я просто пытаюсь быть вежливым.
ИП: Спасибо, Антон!
АЕ: Больше не буду говорить тебе приятных вещей (смеется).
Расскажи о работе с Колином (Фарреллом). Значительная часть истории посвящена вашим с ним отношениям. У твоего героя нет отца, а возраст уже практически переходный. От него исходит угроза и от как потенциального отчима, и уже потом, когда он крадет твою девушку.
АЕ: Просто сволочь, да (улыбается). Колин — потрясающая личность, он фантастический человек. Он умеет заразить своей увлеченностью, он завораживает, притягивает к себе. И я был уверен, что уж он-то напугает Чарли до смерти, это будет правдоподобно. Уж меня-то Колин напугал. По-моему, Джерри для Чарли олицетворяет некую фундаментальную темную силу, которая угрожает всему тому, что мой герой считает в своей жизни ценным. И это его мобилизует. В начале фильма он ведь просто придурок, и я постарался показать это, ведь так и есть на самом деле. Он не знает, что в его жизни по-настоящему важно, и когда Джерри в буквальном смысле ставит его на порог смерти, он сразу понимает, что жизнь его была бы гораздо хуже без мамы, без лучшего друга, без любимой девушки. И необязательно производить на нее впечатление, надо просто показать, что она дорога ему. Именно в этой ситуации он по-настоящему осознает, кто он такой и чего стоит в этой жизни.
Имоджен, мы живем в мире «Сумерек»: старые-добрые монстры подменены кем-то невнятным. Что ты подумала о сценарии, в котором вампиры не выглядят субтильными красавчиками?
ИП: По-моему, это просто отлично! Это возвращение к прежнему восприятию вампира. Главный плюс персонажей-вампиров в том, что можно...
АЕ: Напиши сочинение про вампиров.
ИП: (Смеется) Научную работу, да. Так вот, в наше время образ вампира можно подогнать под собственное кино, сделать совсем непохожим на героев «Сумерек». И это хорошо. Я нахожу всеобщую увлеченность вампирами вполне объяснимой, и еще здорово, что это становится способом расширить границы жанра.
Ты можете рассказать о сцене, в которой вампир вас кусает? Это не только жуткая, но и очень эротичная сцена.
ИП: Да, очень сексуальный момент. Я ее нахожу очень сексуальной.
АЕ: И нереально важная для фильма (все смеются).
ИП: Да, она определяющая (улыбается). Я думаю, суть в том, что вся эта сцена — сплошной соблазн, который таится в его взгляде, во всем его естестве. Корни этой сцены уходят в греческую мифологию, в историю Медузы, обращавшей взглядом в камень все живое. В этом его сила, поэтому в миг соблазна Джерри так особенно опасен. Кроме того, эффекта добавляет комбинация музыки и движений в этой сцене, все становится очень зыбким, нереальным, идеальная атмосфера для соблазнителя.
Антон, как у тебя получилось, что такой нерд как ты ухитрился заполучить такую девушку, как Имоджен? Может, дашь какой-нибудь совет? (все смеются)
ИП: Да, Антон, как ты это делаешь?
АЕ: Как я это делаю?.. Да не знаю. Поначалу ведь люди беспокоились, что Чарли в новом фильме будет совсем не такой, как в старом. Совсем не такой ботан, каким должен быть. А на самом деле как раз наоборот, он именно нерд и есть, только скрывает это, безнадежно пытаясь произвести впечатление на эту девушку. А, по-моему, на самом деле — уж не знаю, часто ли так с женщинами бывает — но нравится ей в нем то, кто он есть по своей сути. А он этого не понимает. Вот поэтому в первой половине фильма он такой придурок. Так что, не знаю. Думаю, что главное — показать даже свои самые странные стороны в выгодном свете.
ИП: Точно. Помнишь, у тебя тик был?
АЕ: Когда глаз дергался?
ИП: Да. До сих пор производит впечатление.
АЕ: До сих пор?
ИП: Даже сильнее. И прямо сейчас.
АЕ: Так надо его вернуть! (дергает глазом, все смеются)
Благодаря Голливуду нерды в последние годы стали практически героями. А вы считаете, что они все еще существуют?
АЕ: Со всей серьезностью буду спорить с тем, что их уже не осталось и что капиталистический мир не учитывает их как целевую группу. Комик-Кон — лучшее тому доказательство. Иначе рухнул бы целый рынок, существующий за их счет. Если погрузиться в их естественную среду обитания, то выяснится, что люди-то все еще страдают. Хотя на уровне корпораций все иначе, там индивидуума заменяют коллективы, но в смысле социальной иерархии они по-прежнему есть.
ИП: Да, они занимают свою, особую нишу, но если говорить о том, какое значение нерды имеют для социума — общество их всегда недооценивало и, скорее всего, будет продолжать недооценивать.
АЕ: Нельзя зарабатывать на нердах деньги, если нердов не существуют. Должны быть те, кто эти деньги тратит, даже если в глобальном смысле это капля в человеческом море. Вот, есть нерды, есть те, кто любит спорт, и те, и другие являются отдельной группой потребителей. Та же история с «Сумерками», у них обнаружилась новая группа потребителей. Они существовали всегда, их всегда было очень много, не знаю, только ли подростки в нее входят. Как ни парадоксально, но они существуют в своей соцпрослойке, пока внешний мир их не признает, и при этом они пребывают в своем мире именно благодаря тому, что общество их признало и, собственно, туда и засунуло. Так все это и функционирует.
Ты сейчас, в общем и целом, описал то, как действует современный Голливуд. Для вас обоих, как для актеров, трудно оставаться творческой личностью?
ИП: Ты смотрел на прошлой неделе передачу о пьесах Чехова? Очень интересная.
АЕ: Нет, не смотрел, и не знал даже.
ИП: Любопытно то, что Чехов не любил актеров, потому что считал, что их страдания существуют лишь в несуществующей реальности, и они, поглощенные работой, совершенно не замечают настоящей жизни. Поэтому их страдания таковыми вовсе не были. Очень важно сохранить понимание того, что есть реальность и сосредоточиться на том, что имеет значение для тебя, а не на выдуманной реальности. По-моему, очень важно заниматься творческим самообразованием, иначе однажды выяснится, что жизнь кончена, а ты оказался на дне. Ведь творчество — это то же любопытство, стремление познать то, чего еще не знаешь.
АЕ: Прелесть нашей работы заключается еще и в том, что не особенно-то важно, работаешь ты в мейнстриме или делаешь суперзамороченное крошечное независимое кино. Все равно можно найти что-то для себя. И в совершенно любом проекте можно хотя бы попытаться найти что-то скрытое, что-то существенное. Как ты говорила только что про подружку-блондинку, невозможно не наполнить эту форму содержанием, индивидуальностью, иначе везде была бы просто одна и та же блондинка-подружка, а так не бывает. Просто сейчас с каждым годом все сложнее и сложнее отделять одно от другого.
Не могли бы вы рассказать о своей работе с Крисом Сарандоном? Он ведь снимался в оригинальной ленте и, возможно, вам есть, чем поделиться.
ИП: Это очень круто. Я его помню еще Леоном в «Собачьем полдне». Мы его своими глазами видели! Такой красавчик! Я с ним встретилась, когда пошла попить кофе. Он говорит: «Привет, я Крис!» — и я чуть Богу душу не отдала. Он такой классный. Очень элегантный.
