НИКИТА МИХАЛКОВ (РЕЖИССЕР, АКТЕР) Первый импульс возник, когда я посмотрел «Спасти рядового Райана». Дело не в том, чтобы соревноваться со Спилбергом, — это невозможно, да и не нужно. А меня просто задело, что для мира войну выиграли союзники. Но это же несправедливо. Союзники вступили в войну в 44-м году, когда было понятно, что в общем-то войну немцы проиграли. И импульсом вступления в войну у них было не столько желание помочь Советскому Союзу, а страх перед тем, что дальше он может не остановиться, попрет и
попрет. Что было вполне реально, учитывая амбиции нашего вождя…
НАДЕЖДА МИХАЛКОВА (АКТРИСА) Речь о том, что у «Утомленных солнцем» будет продолжение, зашла лет восемь-десять назад. Сомнений в том, что проект состоится, у меня лично не было. Другое дело, что пока шла подготовка, я все-таки наблюдала за этим со стороны. Папа был в проекте, а я ждала.
НИКИТА МИХАЛКОВ Для работы над сценарием сначала я звал Рудика Тюрина, замечательного специалиста по войне. Человека странного, пьющего, внешне дремучего, жуткого такого вида. Но потрясающего знатока войны. И он очень много дал картине с точки зрения материала. Он делал вырезки из газет, не для библиотекарей скажу, он вырезал страницы из книжек в библиотеке. Очень серьезно занимался войной. К сожалению, он ушел из жизни, и мы как следует так и не поработали… Потом были еще два литератора. Там тоже не случилось. Потом я пригласил Глеба Панфилова, и после появились написавшие «Возвращение» Саша Новотоцкий и Володя Моисеенко. Мы поэтапно разрабатывали эту тему, собирали материал, который нас, конечно, завалил. Это было тяжело.
ВЛАДИМИР АРОНИН (ХУДОЖНИК-ПОСТАНОВЩИК) Мы просмотрели сотни, буквально сотни документальных фильмов, хроник. В последнее время появились очень хорошие книги по войне. Такие большие, серьезные. И по технике и по качеству фотоматериалов. Раньше было гораздо труднее с этим. А для художника это имеет большое значение, так как много времени тратится на изучение так называемого иконографического материала.
НИКИТА МИХАЛКОВ Мы узнавали массу деталей, которые не знали, куда вставить. Скажем, в Сталинграде бруствер складывали из замерзших трупов. И за ним прятались. В эти трупы пули попадают, а это люди, у них имена есть, матери, семьи, кто-то ждет их… Или дети, которые в деревне поймали полицая, умучили его, загнули ему салазки, засыпали снегом и облили. И катались с него, как с горки, всю зиму. Или, например, человек, который несет свои кишки в чемодане. Ему в окружении разрубило брюшину, и кишки вывалились. Ну, как ему идти 40 километров из окружения? Он нашел фибровый чемодан, сложил их туда и понес. А мечта у него была одна: кусочек лимона. Он просто шел и мечтал про лимон — и дошел. Это невозможно придумать. Отбирать материал было трудно. Можно было снять совсем другую картину. Но мне показалось, что дочь и отец, которые ищут друг друга на фоне этой войны, — это может быть пронзающая история. Тем более, что у нас была возможность сделать флэшбэки, возвращающие нас к той шестилетней девочке из первого фильма.
НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Никто не представлял, что съемки продлятся четыре года, а в итоге именно так и получилось. Папа вообще снимает очень долго, если речь идет о таких больших проектах. Ему нужно было время, чтобы подготовиться. Как и всем нам. Моя героиня — медсестра, и я занималась в единственном сейчас действующем военном госпитале имени Бурденко. Ходила на операции, училась делать перевязки, уколы, открывать ампулы. Тяжело чувствовать себя уверенно в роли медсестры во Вторую мировую. Можно только на какую-то сотую долю секунды очутиться на ее месте. Поэтому мне неловко говорить о том, тяжело ли мне было.
НИКИТА МИХАЛКОВ С подготовкой мы делали картину лет семь-восемь. Мало кто представляет себе, что значит снимать такое кино сейчас в России. Когда есть вымершие профессии, когда люди привыкли к коротким деньгам на клипах и рекламных роликах. Два дня съемок, деньги получил, поехал отдыхать. Это потеря стайерского ощущения дистанции, терпежа. Селекция у нас в группе проходила все время, кто-то просто не выдерживал. Но я могу сказать, что та группа, которая в итоге выкристаллизовалась, может все. Поднять картину любого масштаба.
СЕРГЕЙ СТРУЧЕВ (ХУДОЖНИК ПО КОСТЮМАМ) До этого мы работали вместе на «Сибирском цирюльнике», я был там художником по костюмам. Потом с Никитой Сергеевичем мы работали на «Статском советнике», где он снимался в качестве актера, предыстория взаимоотношений вот такая. На этом проекте велись обсуждения, велись примерки, он в них участвовал. Больше всего мы работали с ним вместе над его костюмом, над костюмом Котова. Во время примерок что-то ему нравилось, что-то не нравилось, конечно, это процесс довольно сложный. Первоначально мы должны довольно точно изучить время, этот пласт культурно-исторический. Мы же не от балды все это берем, а стараемся чтобы все соответствовало времени, вызывало доверие зрителя. Трудность работы на таком проекте — в организации. Представляете, когда у вас тысяча человек массовки? Заранее в течение 10-15 дней идет постепенное одевание, каждому присваивается своя карточка, вешается на определенное место. Головной убор, костюм, обувь. И так тысячу раз.
НИКИТА МИХАЛКОВ Это одни из лучших костюмов в военных фильмах. Самое трудное — это находить новое в униформе. Как одеть штрафников? Как одеть массовку, эвакуирующуюся в 41-м году, несколько тысяч человек. Чтобы цветовая гамма совпадала с общим цветовым решением кадра. И чтобы любого человека можно было снимать на крупном плане. Не первые двадцать человек, а остальные хрен знает в чем, потому что «не видно», а лю-бо-го. Весь грим продуман замечательно, тонко, подробно, раны, руки, пальцы, грязь под ногтями. Это тот перфекционизм, который и создает большой стиль.
ВЛАДИМИР АРОНИН Я работал с Никитой над первыми «Утомленными...», до этого было два небольших проекта. Как-то так естественно пришел и на эту картину. «Привет! — Привет! — Поработаем? — Поработаем!»
НИКИТА МИХАЛКОВ Аронин гениальный человек. Абсолютный бессребреник. Нежнейший, наивный, трогательный, вкалывающий. Святой рабочий, талантливейший, посмотрите декорации — вот как он все это делает? И ведь в этом нет ни ощущения подвига, ни честолюбия, ни художественного хвастовства. Вот если ему сказать: «Слушай, по-моему, это говно», он расстроится и решит, что это действительно говно, и все надо переделывать.
ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ (ОПЕРАТОР-ПОСТАНОВЩИК) Со мной началось все с того, что мы работали вместе на «Статском советнике», Никита Сергеевич там был продюсером и играл главную роль. И я помню, что когда мы снимали в Твери, он как-то подошел и говорит: «Я наблюдаю…» Ну, хорошо, думаю. А потом я уже был во Вьетнаме, и вдруг звонок по телефону: «Алло? Опель?» Я говорю: «Степ, ты что ли?» А у Никиты Сергеевича с сыном Степаном очень похожи голоса, один в один. А он мне: «Какой Степа? Тебе что, “Шмеля” спеть?!» В итоге договорились, что когда я приеду, зайду в «Тритэ» за сценарием. Когда я, наконец, зашел и увидел огромный двухтомный сценарий, я даже опешил. И дома долго не решался его открыть. А когда стал читать, не мог остановиться. Причем он такой сложный и эмоциональный, что его даже нельзя читать взахлеб, нужно делать паузы.
НАДЕЖДА МИХАЛКОВА Сценарий литературно очень хорошо написан, я читала его как книгу. Моя героиня, Надя Котова, взрослеет на протяжении фильма. Более того, в ней появляется безжалостность. Вначале она упорная, упертая, страшно любит отца и вопреки всему верит, что он жив. А ближе к концу она становится грубой, матерой,
выносливой, побитой жизнью и войной, знающей, что ее спасает только вера во встречу с отцом. Эта вера ее и ведет. Она ищет отца, не боясь ни пуль, ни крови, ни ран.
НИКИТА МИХАЛКОВ Очень важна разница между первым фильмом «Предстояние» и вторым, «Цитаделью». Первый фильм — это некое житие. Один эпизод, второй, третий, они все — законченные истории, и каждый из них мог бы быть фильмом. И мы мечемся между 41-м и 43-м годами. Это образ начала войны. А второй фильм — это восемь дней 43-го года. За которые Сергей Петрович Котов проживает невероятную метаморфозу от абсолютно загнанного в говно штрафника до генерал-лейтенанта. Причем он не знает, что герой Меньшикова, который его ищет с планшетом от Сталина, не в тюрьму его везти собирается, а привез ему возвращенные ордена, погоны и все остальное. И он в одну секунду становится генерал-лейтенантом, надев погоны прямо на свои засранные обноски…
НАДЕЖДА МИХАЛКОВА У меня были потрясающие партнеры, очень щедрые, очень много мне давшие. На протяжении всей картины мне очень — не только как партнер, но и как учитель, — помогал папа. Гармаш, Олег Меньшиков, Наташа Суркова…
НИКИТА МИХАЛКОВ История с Дапкунайте... Когда это произошло, у меня сразу в эту нишу встал образ Толстогановой. Никаких других вариантов не было. Стильная, красивая, замечательная актриса, нервная, с прекрасной техникой. Она как Страдивари, вся на полутонах. Я счастлив, что так вышло и Вика снялась в картине.
ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Снимали мы по хронологии, которая в голове у Никиты Сергеевича. А она немного отличалась от той, что была в сценарии.
НИКИТА МИХАЛКОВ Последовательно снимать мы не могли. Мы останавливались из-за финансирования, мы останавливались из-за того, что Вика Толстоганова рожала. Но я не могу сказать, что мы мучительно тормозились и потом мучительно входили в ритм.
ВЛАДИМИР АРОНИН Самый первый объект, который мы снимали, — это пионерский лагерь. Казалось бы, лагерь как лагерь. Так нашли практически развалины такого пионерского лагеря, такого имперского вида... Подправили, выровняли, покрасили, плакаты повесили. Получился абсолютно имперский! Там была лестница метров в двести, которая вела к пруду, по ней спускаться невозможно. Такие потрясающие ступени! Мы их тоже отремонтировали, подкрасили... Повезло!
ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ В сценах в пионерлагере видно, что мое изображение еще такое яркое, радужное. Хотя эти эпизоды были для меня адом, я не понимал, что делать. Уже одно то, что в монитор смотрит Михалков, было для меня шоком. Были моменты, когда Никита Сергеевич говорил: ≪Хватит мне этого гламура в кадре!≫ Я же в основном снимал клипы, рекламу, и конечно больше тяготел к такому рекламному изображению. А Никита меня полностью переломал, задал другие ценности в кино и в изображении в частности, за что я ему очень благодарен. После этой работы я по-другому стал видеть свет.
НИКИТА МИХАЛКОВ Влад Опельянц очень вырос за это время. Это стал другой человек. И другой оператор. Когда мы начали работать, у него дыхание было коротким, его хватало на четыре часа — все. Если мы день отработали и садились разбирать завтрашний, его просто не было: он сидел за столом, но его не было. И это серьезно: одно из самых главных звеньев в производстве, в общем, выпадает.
ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ Потом мы прервались, сняли картину «12», между делом (смеется). И это тоже был гениальный ход: Никита Сергеевич не хотел распускать команду. И мы еще больше сработались.
НИКИТА МИХАЛКОВ После «12» он вернулся на картину другим человеком. И другим художником. Бесстрашным, со своим мнением, не тупо выполняющим задачу с холодным носом, а горячим, азартным человеком, обладающим очень высоким художественным вкусом и безукоризненным мастерством. Вот Опельянц сегодня — это человек, с которым можно вступать на стайерскую дистанцию. Он умеет держать удар. Он получал от меня страшно. Я не думаю, что он когда-нибудь слышал в жизни такое, что он слышал от меня. В определенных ситуациях какими-то увещеваниями не обойтись, и я без оскорблений, спокойно, но очень серьезно ему говорил: «Я не буду тебе мешать работать, жить, но ни-ког-да я не буду с тобой работать». К моему удивлению, честно говоря, инфантильное, гламурное молодое поколение не сказало: «Да и хрен с тобой», чтобы пойти дальше тусоваться и снимать клипы про прокладки. Он все это вынес и пережил.
ВЛАДИСЛАВ ОПЕЛЬЯНЦ А после «12» мы плавно перешли в начало восьмимесячного тура в город Нижний Новгород.
Продолжение материала читайте в мартовском номере журнала EMPIRE.
