— В Голливуде принято представлять проект продюсерам за тридцать секунд. Каким образом это происходило у вас?
— Чистая правда. Я считал это некоей байкой, но со мной произошло именно так. Потому что к тому, что мы будем снимать вторую картину, у меня не было никаких предпосылок. Даже после суперуспешного проката, которого не ожидал никто (в том числе и мы). Этих мыслей не было, ведь не очень интересно снимать фильмы только для того, чтобы заработать денег – это отнимает много сил и времени. Здорово придумать что-нибудь новое, а удачно или неудачно, — уже второй вопрос. Поэтому мне казалось, что история исчерпана. А Андрей с упорством повторял: «Давай встретимся!», я ему отвечал: «Да не буду я с тобой разговаривать — я понимаю, что это твоя первая картина, тебе очень понравилось, но какой смысл?» И тогда он сказал: «Выслушай меня тридцать секунд». И он успел. Когда он рассказал, я забрал свои слова обратно. Это хорошая история, она мне нравится, потому что она… ну, знаете, как Джеймс Бонд. Там есть два-три атрибута, которые соответствуют всей серии, но каждый раз история-то все равно разная. Так что этот сюжет показался мне новым. А потом точно такая же история за тридцать секунд произошла со мной с самим собой наедине: буквально пару недель назад я вдруг задал себе вопрос — мне пришла в голову одна идея — и я сам себе дал тридцать секунд, чтобы рассказать ее. Это была «Любовь-Морковь 3».
— Ну, расскажите же!
— Ну, пока не время…
— С животными все-таки?
— Нет.
— О, ну мы все пальцы держим: только ради бога не надо с животными их телами менять!
— Да нет, никакого отношения к животному миру идея не имеет. Я вообще не думаю, что эти животные сохранятся в третьем фильме. Просто понимаете, когда мы в сценарном замысле дошли до взрыва, стало понятно, что в новогоднем фильме убить никого нельзя. И отсюда возникла счастливая мысль. К ней ненужно серьезно относиться. Вообще ко всему кино серьезно относиться невозможно. Я много лет занимаюсь кино — десять лет занимался Московским Кинофестивалем, возглавляю кинофестиваль «Завтра». Но за всем фестивальным кино исчезло кино зрительское. Оно как-то странно превратилось в редкость. В стране гораздо больше сильных арт-хаусных проектов, чем фильмов про Новый Год, которые не являются искусством, но являются энтертейнментом. Но человек не может смотреть исключительно «Морфий», люди всегда захотят что-нибудь легкое, а оно как раз немножко балаганное. Кино так и родилось, в шапито. Оно не родилось в роскошном храме искусств.
— Знаете, мне вообще кажется, что изо всех новогодних фильмов этого года — Голливуд мы в расчет не берем…
— А его и не будет.
— Нет, ну с 1 января «Сказки на ночь» еще встают. Так вот, у «Любови-Моркови» самые высокие коммерческие шансы. Это же единственный по-настоящему новогодний фильм: со снегом и чудесами. Плюс ваше кросс-промо «Смотрите в соседнем зале» здорово на руку сыграет.
— Ну, ничего не имею по этому поводу заявить, потому что это большая картина моего друга Бондарчука, к которому я отношусь с огромным уважением. И это решение я не комментирую. Кто что хочет, то и прокатывает. Мы с ними помимо всего прочего еще находимся в одной прокатной компании… В общем, поначалу мы так немножко поежились — давно еще, но где-то в сентябре сели и все обсудили. В общем, легко договорились, что уместимся. Но есть другая проблема. Вот сейчас много разговоров про конкуренцию трех картин — а ведь это большое событие для нашей страны. Потому что такого еще не было, чтобы большие голливудские проекты были разнесены по времени назад и вперед, а соревнуются три российских фильма. Проблема в одном. Даже не проблема, а беда — хорошо бы, чтобы было много картин и много залов. Ну что такое 1500 залов на такую огромную страну? Это 20-25% от необходимого. Если бы у нас была сеть из шести тысяч, то ради бога…
— Да, потому и прокат у нас не горизонтальный.
— Не горизонтальный. Отсюда и возникали обостренные эмоции в течение двух последних месяцев. Ну, надеюсь, как-то уместимся.
— А как так вышло, что у вас режиссер поменялся? Стриженов уже «Юленьку» делал или его сиквел не заинтересовал?
— Ну, как не заинтересовал? Стриженову и не предлагалось.
— Вот как! А почему?
— Потому что, во-первых, ему был предложен другой проект, который он сам очень хотел. Как бы предполагая, наверное, что потом, после окончания он будет снимать «Любовь-Морковь 2». Но мы изначально, доверив ему «Юленьку», решили, что снимать будет другой режиссер. А третью будет снимать третий.
— А дети в третьей серии тоже будут?
— Сценарий пишется. Куда приведет извилистая тропа и что будет в конце — это никогда не понятно. Сначала, когда пишешь сценарий, потом когда снимаешь фильм, потом когда его монтируешь. Я вот говорю, что рациональная часть — только сами съемки. А на монтаже начинаются какие-то парадоксальные и совершенно неожиданные вещи. Мистика творится, и лента приобретает совершенно другое качество. И только любовь зрителей иррациональна.
— Третья картина тоже будет к какому-нибудь празднику приурочена?
— Она будет осенней.
— О, это здорово. Осень у нас прокатом как-то не окучена совсем.
— Это будет осенняя картина с такой классической золотой осенью. У нас первый фильм получился весенне-летним, второй зимним, но, имея горький опыт этой картины, зиму я больше не буду снимать ни-ко-гда.
— Ну, там кое-где видны лужи …
— Да не в лужах дело! Вы не представляете, сколько пришлось закрашивать цветущих цветов, берез, и так далее в этих снежных пейзажах. Мы стали снимать 23 февраля. Например, эпизод у школы, когда они приезжают и играют в снежки. Это был первый и последний день, когда у нас был снег! На следующее утро он растаял, и больше его не было. Сейчас это смешно вспоминать, но как это было? Вы приезжаете, вам нужно засыпать огромное пространство искусственным снегом, все укутать — вы же не можете оставить цветущую березу? Значит, вам нужен супервайзер, который заранее выбирает ракурсы. Это дорогая и тяжелая работа по стиранию зелени и цветов. Очень сложно. Зимы в России уже нет. Я даже Кравчука спрашиваю: «Как зима-то? Засыпали?» «А я, — говорит, — наоборот месяц в тридцатиградусный мороз сидел». Я даже ему по-хорошему позавидовал — у него хотя бы был снег настоящий.
— А за «Юленьку» вы с какой мотивацией взялись? У нас же не то, чтобы хорроров и мистики нет. Были. Не один раз были попытки, но все они как-то стреляли в молоко.
— А вы смотрели?
— Нет, к сожалению. И в Сочи пропустил, и на Кинорынке.
 Я, проклиная его, сел читать, закончил через сорок минут, обошел всю квартиру, проверил все окна, двери, взял кочергу от камина и прилег |  |
— Если бы вы видели, вы бы не спросили. Потому что это опять же целая история. Я сам такое кино не смотрю, потому что очень боюсь. Вот просто физиологически боюсь. И тот же Андрей Курейчик, автор «Любови-Моркови», говорит: «Я написал такую штуку…» Я ему говорю: «Андрей, спокойно. Попробуй, напиши, может, пьеску». Но он уговаривал меня почитать недели две. Я клянусь, вот не привираю ни на йоту. И потом один раз он звонит мне ночью: «Умоляю, прочитай. Завтра у меня ее хотят купить». Я, проклиная его, сел читать, закончил через сорок минут, обошел всю квартиру, проверил все окна, двери, взял кочергу от камина и прилег. Утром звоню ему, говорю: «Это полная лажа, старик. Не знаю, что делать, но ты приди — поговорим». В общем, таким образом я сбил цену и он с радостью согласился. Это действительно необычная история. Не знаю, каким образом она у него получилась. Это, безусловно, жанровое кино. Это не мистический триллер, но в нем есть такой саспенс. Но не ради саспенса. За ним есть сюжет, за которым хочется наблюдать. В отличие от других попыток работать в этом жанре, здесь есть ошизительный сюжет. И я принял решение и запретил пиарить картину, пока она снималась. Потому что мне хотелось, чтобы она появилась бы неожиданно. Я умом понимаю, что «Юленька» это не коммерческое название.
— Не коммерческое. Но ролик бьет в цель.
— Вот удивительная вещь. Те люди, которые посмотрели фильм, говорят, что его можно называть только «Юленька», и никак иначе. Мы перепробовали миллион названий — все фуфло. В этом заключается парадокс, потому что мы не понимаем, как ее позиционировать. Не как ужастик, не как некий заурядный триллер. Такая вот проблема с креативом для выхода на первичного потребителя.
— Название-то явно не нужно менять. У вас сейчас логотип хороший — с рожками, хвостиком, это чертовщинки добавляет.
— К сожалению, зрители такой картины — очень ограниченное число людей.
— Ну, я бы не сказал. Целиком фильм не видел, но по ролику это что-то такое кинговское. А Кинга у нас любят очень.
— Ну, посмотрим, как стрельнет. Не хочу загадывать. Мне вообще редко до конца нравится то, что я продюсирую. Так, положа руку на сердце. Но «Юленька», пожалуй, один из таких фильмов, к которым у меня наименьшее число претензий. Форма у него безукоризненная. Мы взяли Стриженову оператора Артура Гимпеля и художника Павла Пархоменко, который работал с Балабановым почти на всех картинах. И вот они создали такой материальный мир, такую среду, такую изобразительную атмосферу, которая, на мой взгляд, просто безукоризненна. Ну, а Стриженов? Стриженов — МХАТовский артист, и когда у него все в порядке со средой, с пространством, с мизасценой, то, конечно, он с актерами работает замечательно. Поэтому мне кажется, что получилась очень цельная картина.
— Возвращаясь к «Любови-Моркови», у вас какой эстимейт по сборам? По сборам вы превзойдете первую часть?
— Это 100%. Ясно, что превзойдем, но я хочу сказать, что у меня есть такое кредо — я отказываюсь отвечать на этот часто задаваемый вопрос: «Ваши ожидания», потому что у меня никаких ожиданий не бывает.
— Но продюсер же всегда просчитывает шансы на успех…
— Нет, а как это возможно? Сколько картин просчитывали, и посмотрите, где они? Я считаю, что нужно делать то, что должен, и будешь в игре. В этом есть некий фатализм. В силу объективных причин я верю, что мы соберем больше — есть своя аудитория, рейтинги высокие: показ первого фильма на Первом канале вошел в рейтинг тридцати событий года.
— Вы же еще расписаны хорошо, став контр-программированием с «Обитаемым островом»: мальчики направо, девочки налево.
— Мы однозальники взяли все, за исключением четырех в стране — но это же не наша заслуга. Мы не стояли с пистолетом у виска: «возьмите нашу картину». Это решение кинотеатров. Вы — хозяин зала, вы выбираете, что вы показывать будете.
— В свете бушующего финансового кризиса, по-вашему, лучше придержать производство, либо делать штучные ленты, но дорогие — класса тех же «Стиляг» и «Обитаемого острова», то есть, что точно должно выстрелить, или же снимать много малобюджеток?
— Понимаете, до кризиса очень дорогой проект отбить в стране было невозможно. Я не беру проекты Первого канала — это машина, пропагандирующая кино, за что мир кино, кстати говоря, должен поклониться Первому каналу. Понятно, что у них есть определенные рычаги, но они выставили всей стране настолько честолюбивые планки, что пошли инвестиции, началось это движение…
— Они пробили кино к зрителю…
— Да, безусловно. Поэтому кино, конечно, ни до, ни после кризиса дорого не должно стоить. Во-вторых, я не буду скрывать, что если первая «Любовь-Морковь» стоила $1,8 млн., то вторая за $3,2 млн. — в два раза подорожала за два года. В кино чудовищно росли бюджеты и увеличивались зарплаты, а этот кризис приведет в норму все. При таком выходе в залах — мы не Европа, а гонорары выше европейских. Вот это положительная составляющая кризиса. А что касается штучного товара, то я другого и не знаю. Я не понимаю, как можно быть продюсером семи картин в год. Можно быть директором студии, где выпускается столько фильмов. Но быть продюсером семи картин невозможно. Потому что это не человек, который дает деньги на все подряд, продюсер — это совершенно другая, кропотливейшая работа. Если мы снимаем зрительское кино, то необходим контроль: нужно пытаться просчитывать публику, ценз. По сути-то «Любовь-Морковь 1 и 2» это очень опасное кино — мужчина в женщине, женщина в мужчине, взрослые-дети…
— Ну, все достаточно безобидно подано.
— Подано — да. Но пока ты пишешь историю, ты понимаешь, что супруги — это маленькие дети. Все на грани, и очень важно эту грань не переступить. Продюсеру нужно фантазировать со сценаристом и режиссером и, возвращаясь к разговору о штучном товаре, две картины в год — это максимум. И то две, это очень тяжело.
— А вы, кажется, одну в год делаете, да?
— Почему? В этом году у меня вышли «Индиго», «Юленька», на которой был пост-продакшн, и снималась «Любовь-морковь 2». Я думаю, что в следующем году мы будем снимать «Любовь-морковь 3» и у нас будет полнометражный мультфильм.
— Рисованный?
— Да, 2D. Называется «Похождения бравого солдата Швейка».
— Ух ты! И на какой он стадии?
— А он снят. Продюсер Новиков просил нас подключиться и подготовить его к прокату. Думаю, в следующем году будет что показать. Он полнометражный, 85 минут.
— Кого на озвучку позвали?
— Вот сейчас я размышляю об этом. Дело в том, что во всех моих проектах, хоть их не так много, снимался Гоша Куценко. В «Юленьке», правда, не он играл…
— Там песню остается спеть.
— Нет, мы придумали. У меня там есть момент, когда родители проходят по комнате, и там работает телевизор. А поскольку телевизор снимается просто с синей заставкой, то вот туда я влепил Гошу — кадр из фильма «Индиго». Так что Гоша у меня и в этой картине появился. Поэтому я сейчас думаю: может быть, Куценко пригласить? Мне кажется, Швейк из него будет неплохой.
