Мало того, что волнения добавляло назначенное на тот же день интервью с Киану Ривзом, так еще и Интернет подлил масла в огонь мандража — Дерриксон, постановщик «Восставшего из ада: Преисподней» и «Шести демонов Эмили Роуз», оказался истово верующим человеком с дипломом в области теологии и гуманитарных наук частного евангелистского университета Байола (Biola — Bible Institute Of Los Angeles) в Калифорнии. Это удивительно, но своими картинами Скотт несет зрителю идеи христианства. Только не просите объяснять, как одно вяжется с другим — он говорит что-то про мощный побудительный фактор и прекрасную иллюстративность добра и зла.
Не то, чтобы я ждал от него какого-то религиозного фанатизма, опрыскивания святой водой или кожаного корешка Писания, торчащего из заднего кармана брюк, но шел на беседу с опаской — никогда не знаешь, как сложится общение с подобным человеком. Но волнение было напрасным: Дерриксон оказался приятным парнем с мягким голосом и исчерпывающими ответами. Более того, мирское ему не чуждо и рассуждает о хорроре он с той же легкостью, с которой рассказывает о библейских коннотациях «Дня, когда Земля остановилась».
— Ты гик, да? Ты — гик!
— Нууу, есть немного.
Я, пожалуй, теперь за правило возьму приходить на интервью исключительно в футболке с «Челюстями»: который раз она мгновенно располагает к себе собеседника.
— Да не нервничай ты так!
— Слушайте, вы — человек, снявший «Восставшего из ада» (Дерриксон раскатисто хохочет), вы же Пинхэда видели, вот как меня! Как тут не нервничать?
— Теперь я точно знаю, что ты киногик! (смеемся уже вместе)
На самом деле поговорить с ним хотелось о многом и о «Восставшем из ада» в первую очередь. Все-таки, не каждого режиссера Клайв Баркер воспринимает в штыки из-за трактовки франшизы. По иронии судьбы, на «Преисподнюю»-то времени и не хватило. Впрочем, основной темой разговора, так или иначе, оставался «День, когда…».
— Я специально обе версии фильма посмотрел и мне кажется, что ремейк на голову превзошел оригинал. Старая лента была довольно наивная, а нынешняя звучит весьма актуально.
— Не могу сказать, что полностью согласен. Спасибо, конечно, что ты так высоко оценил картину, но в защиту старой ленты хочу сказать, что времена были такие. 50-е годы наивны сами по себе, для Америки это было время невинности. И тот фильм, он не столько рассказывал про пришельца, сколько был пропитан ядерной угрозой. Когда мне предложили сделать ремейк, мне захотелось сделать фильм о дне сегодняшнем, поговорить о современных проблемах, но рассказать историю в большом голливудском стиле.
— А что показалось важнее? Пересказать любимую историю зрителям или спровоцировать их на просмотр версии Роберта Уайза?
— Ну, я не думаю, что ремейк так уж много людей подвигнет посмотреть оригинальный фильм…
— Я вот посмотрел.
— Тогда это здорово! Мне правда приятно осознавать, что благодаря мне кто-то посмотрел старую картину. Но действительная причина ремейкизирования кроется в том, что существуют великолепные истории, незнакомые современному поколению зрителей. И я, соглашаясь на эту картину, хотел донести ее до них. Но также и придать ей современные коннотации, рассказать под новым углом: оригинал ведь прямолинейно говорил о холодной войне, а мне нравится послание Клаату, что мы потенциально разрушаем сами себя. Ну, и любовь к оригиналу, конечно.
— Тогда вот какой момент мне объясните: у Уайза же принципиальным решением было взять на роль Клаату британца, в США абсолютно неизвестного — чтобы он действительно чужим воспринимался. А у вас, вон, звезда первой величины…
— Киану, он, как бы это сказать? Есть в нем такая изюминка. Он умеет выглядеть чужеродно. У него немного реплик, но он пластикой заставляет захотеть понять, что происходит под человеческой оболочкой. Он отлично понимает жанр, понимает, как его играть и как вести себя перед камерой. Он прекрасно может придать своему облику такую «инопланетность», и весь фильм держать публику, напоминая о своем чужеродном происхождении, но не становясь при этом смешным или излишне драматичным. Ну, и я понял, что он сможет убедительно показать ассимиляцию Клаату с землянами к концу фильма. По-моему, он эти задачи выполнил.
Может я и не прав, но задавать человеку вопросы, ответы на которые без труда выдает простой поиск в Гугле — пустая трата времени и неуважение к собеседнику. Проверьте сами, если не верите, но в восьми из каждых десяти интервью по «Шести демонам Эмили Роуз» у Дерриксона обязательно интересуются, как же христианин оказался в кино, и что он чувствует относительно кинематографа. Не самый, мол, благодетельный бизнес. И с одной стороны нельзя не затронуть его религиозность, а с другой — прекрасно понимаешь, как этот вопрос ему осточертел. Хвала Скотту, он сам подсказал выход из ситуации, трактовав Клаату этаким Мессией.
— Вы из своей религиозности секрета не делаете, но все эти явно звучащие аллюзии — потоп, саранча, Спаситель — они уже были в сценарии, или это ваших рук дело?
— Нет-нет, все это уже было в рукописи. Они даже, скорее, отвлекали меня: религиозная тема очень глубоко встроена в структуру фильма, а я сам не только верующий, но и художник. А это уже довольно опасно, так как художник может захотеть начать проповедовать в своем фильме, навязывать аудитории то, во что сам верит. Такие вещи мне не нравятся. Мне не нравится, когда другие пытаются проделать со мной, мне не нравится, когда кино занимается пропагандой. Я старался не допустить этого, но в то же время я считаю, что христианская мифология очень кинематографична.
Вы ее можете увидеть в «Инопланетянине», в «Матрице», «Храбром сердце», да во многих действительно хороших фильмах. Во всех этих историях, где герой принимает решение пожертвовать собой ради окружающего мира. И я хотел сохранить это направление, потому что оно много значит для меня, но при этом следить, чтобы оно не зашло слишком далеко. Оно должно что-то значить не только для людей, которые воспринимают сюжет с религиозной точки зрения, но и для тех, кто трактует его буквально. Мне очень повезло, что Дэвид Скарпа тонко прочувствовал эту грань и сделал аллюзии не такими явными. Фактически, фильм не говорит абсолютно ничего о Боге и такого рода этических вещах, кроме общепринятых ценностей. Мне просто оставалось придерживаться написанного.
— Насколько я в курсе, съемочный период пришелся на забастовку Гильдии сценаристов. Тяжело было? Я имею в виду, что ни строчки не поправить, ни сцены дописать…
— Это вовсе не было проблемой! Даже наоборот! Часто изменения в такого рода фильмах приводят к катастрофам: во время производства начинаются вмешательства в сценарий, тратится куча денег на доработки, все это страшно мешает производству и в конечном итоге картина вообще может пойти под откос. Мы были довольны сценарием, даже очень. В момент, когда мы поняли, что он идеален, как раз началась забастовка. И это было прекрасно! Это было гарантией, что его уже никто не тронет, и что все вовремя получат зарплату.
— На детскую партию вы взяли Джейдена Смита. С Уиллом и Джадой-Пинкетт вам довелось пересекаться? Ну, после кастинга уже — может, заглядывали на площадку, как там их сыночек?
— Да, и с Уиллом Смитом и с Джадой. Джада вообще большую часть времени была там, Уилл иногда приезжал. Никаких сложностей, они вообще очень сильно помогали. Я поначалу не знал к чему готовиться — ну, может, они будут доставлять проблемы, и поэтому старался доводить все сцены с Джейденом до совершенства. Они просто были родителями и все. Кстати, от Джейдена я тоже не знал чего ожидать. Но он отлично прошел прослушивание, и мы его утвердили. Я был просто восхищен ребенком: он отлично все проговаривал и характер у него хороший. Он смешной, умный, но не выглядит слишком взрослым для своих лет. Ну, знаешь, когда девятилетний парень производит впечатление восемнадцатилетнего. Нет, он умен, но ему все еще девять. Так вот, Уилл здорово выручил. У нас был очень тяжелый день съемок на кладбище — там была сцена, где Джейдену нужно плакать, и в этот день на площадку приехал Уилл. Его поддержка мальчишке очень помогла.
— Слушайте, давайте про другие ваши проекты поговорим. Вы что-то писали для Джерри Брукхаймера, научно-фантастический эпик Мартину Скорсезе, собирались экранизировать «Гиперион» — где это все?
— Нууу… Сценарий, над которым я работал для Брукхаймера, был хоррором. А со Скорсезе вот какая штука: я действительно над фантастикой работал, он был прикрепленным режиссером. Но больше он с проектом не связан, а у меня все еще на него контракт. Это серия «Гиперион» и есть. Моя любимая научная фантастика. Жанр фантастики, он в литературе всегда движется очень быстро — я буквально вижу появление многих революционных сайфай-фильмов в следующие двадцать лет, в которых будет много технологий, биологии, теологии и философии, которые уже сейчас можно наблюдать в фантастической литературе.
— А «Потерянный рай»? У вас, кажется, в следующем году съемки и денег сто миллионов?
— Я не знаю, что случится после актерской забастовки. Она круто все поменяет в смысле дат и сроков. Уже понятно, что в следующем году мы не выходим, мы даже кастинг еще не начинали.
Как назло, едва мы начали говорить о многомиллионном будущем, пресс-агент подал знак, что мое время вышло. А так хотелось разузнать про адаптацию Дэна Симмонса, брукхаймеровский хоррор «Берегись ночи», и поговорить, в конце концов, о «Восставшем из ада». Но… Пришлось закругляться, благо откуда-то в памяти всплыла прочитанная однажды история, как тогда еще студент знаменитой калифорнийской киношколы и большой поклонник Роберта Уайза, на одном из студенческих фестивалей Скотт Дерриксон повстречался со своим кумиром.
— Вы как-то у Роберта Уайза спросили совета начинающему режиссеру. Если бы теперь к вам обратились с такой просьбой, что бы вы ответили?
— Да то же самое, в общем-то. Начинайте с хоррора. Фильм ужасов, это идеальная возможность в полной мере раскрыть все свои таланты режиссера и постановщика — в этом особенность жанра. Такие фильмы не требуют высоких бюджетов, заведомо окупаемы, им не нужны известные актеры, но они позволяют вам проявить себя дирижером этого оркестра. Да, снимайте хоррор.
Большое спасибо Нику Митропольскому, оказавшему неоценимую помощь в подготовке материала — если бы не он, мы никогда не добыли бы слова Скотта Деррикосона из паршивого куска металла, ранее звавшегося диктофоном.
