Понятно, что ажиотаж вокруг картины Ридли Скотта царит огромный. В принципе, одного ее названия в программе достаточно, чтобы до отказа забить семитысячный Hall H, но студия решила выкатить тяжелую артиллерию: презентацию вел Дэймон Лайндлоф, на сцену вышла Шарлиз Терон, а по удаленной связи с аудиторией общались Ридли Скотт и Номи Рапасе. Не станем пересказывать разговорную часть — ее вы можете увидеть своими глазами в ролике ниже, опишем футадж, который по понятным причинам снимать было нельзя.
Студия подготовила пяти-семиминутный производственный дневник, открывшийся эффектным монтажом предыдущих работ Скотта. Затем мы переместились в павильон Pinewood, откуда сэр Ридли кратко ввел собравшихся в курс дела. Принципиально нового ничего не прозвучало — все те же разговоры про отмену приквела «Чужого», подсказки для поклонников франшизы и торчащие из новой истории рога предыдущей концепции проекта. Затем началась демонстрационная нарезка.
Первое, что бросилось в глаза, это принципиально иная стилистика картины. Если оригинальный «Чужой» был резким разворотом в жанре научной фантастики — на смену лоснящемуся глянцу сай-фая 60-х пришли ржавчина, грязь и депрессия — то показанные кадры «Прометея» напомнили «Солярис» Содерберга: невыносимо красивый, но стерильно-неживой хайтек. Три последних слова следует воспринимать не критикой или недовольством, а описанием визуального подхода. Несмотря на то, что действие ленты происходит за много десятилетий до событий «Чужого», здешние скафандры куда изящнее левиафанов с «Ностромо». Разумеется, никаких инопланетных форм жизни нам не показали, но без намеков не обошлось.
В одном кадре Майкл Фассбендер доставал из колбы зеленое нечто, слизью и хитином походящее на прообраз фэйсхаггера. Затем уже в другом освещении тот же Фассбендер задумчиво разглядывал каплю крови на пальце. Кто-то из членов экипажа корчился в капсуле криосна так, словно его грудь разрывается изнутри. Еще кому-то не повезло быть выброшенным в открытый космос (визуальная отсылка к первой ленте). Наконец, мы увидели ту самую сцену с Космическим Жокеем — только пока площадка пуста, и на ней нет ни кресла, ни пришельца. И два самых эффектных кадра появились под конец: в первом астронавт бредет среди кладки из сотен яиц (годы спустя их обнаружит герой Джона Херта), во втором название фильма возникло на черном экране так же, как в 1979 из прямых и диагоналей возникло слово Alien.
