Как мы уже писали, уникальности данному изданию придаёт тот факт, что перед нами – не просто сборник сценариев, а смелая и весьма удачная попытка «заглянуть через плечо автора», «стать наблюдателями творческого процесса», «зафиксировать момент рождения произведения из вихря идей и образов». Для чего со всей аккуратностью было отсканировано множество текстов из личного архива режиссёра, все рукописные свидетельства «именно того времени, когда фильма ещё не существовало». Из них сложились комментарии на полях, которые нам сейчас – важнее всего.
Конечно, сами сценарии – чтение тоже весьма любопытное, тем более что «Возвращение» здесь представлено оригинальным текстом Моисеенко и Новотоцкого: найдите различия с фильмом. А вот «Изгнание» дано в 12-й редакции, о чём жалеешь: Артём Мелкумян, некогда предложивший Звягинцеву свою адаптацию повести Уильяма Сарояна, «предпочёл снять свою фамилию с титула» даже сейчас, «когда впервые встал вопрос о публикации сценария»: настолько ему не понравилась получившаяся картина (но нет, увы, возможности сравнить первую и итоговую версии текста!..).
И в этих принятых к постановке страницах можно найти примечательные бриллианты – в отмеченном каннским призом сценарии «Левиафана», например, оба решения суда даны в полном своём виде, а вот сценарий «Нелюбви» содержит, напротив, «купюры»: «Женя и Антон у него в квартире, в полутьме в постели. Камасутра…» (а ведь вам каждый редактор скажет, что сексуальные сцены, погони и драки должны быть максимально подробно расписаны уже на бумаге – но бывают, как видите, и исключения).
Но куда ценнее – именно пометки режиссёра, где он
то поправляет реплику (вместо «Ты как?» – «Как вы тут?»: есть ведь тонкая разница!),
то добавляет – в качестве предложения соавтору Олегу Негину – целый кусок диалога («Эх, не знаешь ты, братец, в чём сила исповеди и отказа от грехов прошлого. Не знаешь». – «Вадим Сергеевич, тут один из ваших «смертных грехов» датирован, если мне не изменяет память, августом 2009-го… {…} Так что нечего тут распылять вокруг моей скромной персоны дух морального беспокойства»);
то размышляет о логичности сюжетного хода («Передача денег – нонсенс. Вспомним, как передали такие же деньги Фарберу, который потом сел на 8 лет по ложному навету и меченым купюрам… Дмитрий, как «стреляный» юрист, никогда на это не пойдёт»; «Почему это Вадим Сергеевич будто бы «отчитывается» перед архиереем? С чего бы это вдруг власть просит совета (или что он там делает?)? Почему такой заискивающий тон?»),
то резко вычёркивает лишнее – как монолог отца, например («Словно плотину прорвало. Поток слов. Молчун вдруг заговорил. Что он нам сообщает тут? Ничего существенного»), или венчающие проповедь слова «Да благословит Господь власть нашу Российскую в лице президента, премьера! Да благословит Господь местную власть в лице губернатора, мэра и законодательного собрания!»:
«Президента и премьера» – идиому четырёхлетки – точно изъять!! Отсылает к определённому времени.
Сценарий:
«Он хотел изображать из себя штурмана: отмечать в специально заведённом блокноте время и километры, подсказывать отцу названия населённых пунктов, но, как только машина выехала на шоссе, позорно задрых, откинувшись на сиденье».
Комментарий:
«Как это показать?»
Сценарий:
«Так ещё виднее, правда, Давид?»
Комментарий:
«Литературно как-то???»
Сценарий:
«А почему бы тогда не послужить? Хорошая школа».
Комментарий:
«Владимир у нас патриот?»
Сценарий:
«…На переезде, немного в стороне от железнодорожного полотна, лежит, подрагивая ногами, окровавленная лошадь…»
Комментарий:
«Не сгущать атмосферу, как в фильме ужасов!!! Напротив, заурядное событие: подумаешь, остановился поезд, постоял и, конечно же, сейчас тронется… А тут вдруг – лошадь!»
Сценарий:
«Менты моментально заламывают Николаю руки, нагибают его чуть ли не к полу. Николай. Вы чё творите?!»
Комментарий:
«Цитата из Навального:
– Руку щас сломаю.
– Я тебя посажу… Эй, эй, ты чего. Руку сломаешь!»
В «Елене» Звягинцев помечает, что у Владимира должен быть шрам от аппендицита, а у Катерины, возможно, «заметен шрам (характерный) после попытки суицида». Строчку из «Нелюбви» «Двери лифта открываются – из него выходят две слегка расслабленные, подвыпившие девушки» сопровождает памяткой: «Девушкам – выпить на площадке!!!». В «Левиафане» передаёт «привет самим себе», делая отсылочку к «Изгнанию», а в «Возвращении» подробно описывает будущую татуировку:
Меч на фоне крыльев. Меч и крылья. Не нож, так как нож – инверсия символики меча. Нож для убийства. Меч – для битвы. Меч европейской, но не восточной формы!!! Прямой, обоюдоострый с рукоятью, означающий религиозное очищение, соединение.
Иногда тут – пометки актёрам:
Пауза. Взгляд. Сыграть смерть через молчаливый взгляд.
Алекс. 4 состояния:
– До 35-го эпизода: уверенность. Сила. Камень. Патриархат.
– После 35-го эпизода до 121-го: разрушен. Пытается собрать себя. Не слышит её по-прежнему. Старается не выказывать свою слабость, но не выходит. Катастрофа.
– 121-й и далее до 162-го: раскаяние. Запоздалое раскаяние. Поздно. Омертвение – он понемногу становится Марком.
– 186–188-й: откровение.
Актёру. Воспитывать, тренировать в себе следующее качество: не следи за собой, не смотри на себя со стороны. И не про развязность как подмену свободы я говорю, а про свободу от собственного взгляда со стороны, про «думку» о том, «как я сейчас выгляжу». И не в смысле: каким своим боком повернулся, да как на мне сидит эта футболка, а совсем забыть про взгляд (!!).
В другой раз – размышления о персонажах:
Её передачи, её репертуар: «Пусть говорят», «Ищу тебя». Обязательно!!! «Давай поженимся» – найти «хорошие» моменты.
Рохля… Лентяй. Инфантильный, довольный тем, что есть… Виноваты все вокруг, кроме него: правительство, футбольная команда, соседи, сослуживцы (если есть работа)… Потребитель, мещанин высшей пробы… Смотрит телевизор («питается» им) и даже обо всём имеет собственное мнение (сплошь стандартные заимствованные мысли). Иногда очень даже доволен собой.
Почему он за ней следует, а не она за ним, например? Кто тут кого преследует? Что, вообще говоря, между ними? Страсть? Любовь? Так, приключение? Недоразумение? Какой природы это наваждение (солнечный удар)? Надо ли тут нам вносить какие-то детали, свидетельствующие о том или ином?
А то вдруг – нечто куда большее, почти дневниковые размышления о Смыслах:
Если в основу концепции фильма заложено взросление детей, тогда это переход в иную систему отношений с миром. Если происходит это лишь с появлением отца, тогда эту историю следует рассматривать на принципиальной разнице между мужским и женским естеством. Что есть образ женщины? {…} Что есть мужчина?
Отец построил этот дом для своих детей – Марка и Алекса; посадил сад, всё приуготовил для них. Но они оба оставили дом отца – отправились в Город. Туда, где цивилизация. Эдемский сад – как противопоставление урбанистической цивилизации, Городу.
Музыка напрямую обращается к эмоциям, без посредников. Бьёт сразу в цель. В то время как поэтический, кинематографический, литературный образ обращён (нет, конечно же, так же к эмоциональной сфере), но через посредство мышления. То есть образ литературный обращён к знанию, пониманию и только потом падает в омут эмоциональной сферы. Музыка же напрямую попадает туда. Это сродни таким событиям, как открытие или откровение.
Актёру на роль Николая. Смотреть!!!
– «Они сражались за Родину»;
– «Калина красная»;
– «Печки-лавочки».
На «Возвращении» дебютант ещё позволяет себе что-то «брать» у заграничных коллег: «Пример освещения: «Пианистка» (Ханеке). Сцена ночью в спальне, истерика И. Юппер на груди у матери», «Коэновский план дороги». Однако остальные референсы – уже из мира изобразительного искусства: вот здесь – Эдвард Хоппер («Летний вечер», «Девушка на кровати пишет письмо»), вот здесь – Эндрю Уайет, дважды – «Изгнание из Рая» Мазаччо («Жест Адама, закрывающего лицо рукой» в «Изгнании», «Мазаччо!!! Ева!!!» в «Левиафане»). Ну и конечно – прославленный «Мёртвый Христос» Андреа Мантеньи («И ракурс, и «длиннофокусная оптика» как в оригинале. Источник света – справа. Простыня. Поворот головы»).
Вера перебирает чёрно-белые фотографии из целлофанового пакета. {…} Среди этого набора семейных реликвий фотография, мизансценически повторяющая сюжет из Леонардова эскиза «Святая Анна и Мария с младенцем и Иоанном Крестителем».
Вспоминает порой режиссёр и литературных классиков: все четыре строфы мандельштамовского «Я знаю, что обман в видении немыслим…» сопровождают скупую сценарную строчку «Владимир едет по городу», а довлатовский афоризм «Истинное мужество состоит в том, чтобы любить жизнь, зная о ней всю правду» подводит черту под «Левиафаном».
Чёрт у Достоевского говорит Ивану о своей мечте «воплотиться безвозвратно в тело какой-нибудь купчихи семипудовой и верить во всё то, во что она верит». Входить в храм и искренно ставить свечку!!! Искренно!!!
Особенно интересно, как проступает в этих комментариях столь любимая Звягинцевым религиозная тема (в этом отношении книга предлагает воистину огромное поле для серьёзного исследования). «Строго вертикальный взгляд», например, дополнен тут одним уточнением: «Мандорла. Две сферы: земная и небесная, или «мистический миндаль». Веретено жизни»; а «скорость – 32 кадра в секунду» – другим: «Скорость – как при рождении Спасителя – всё будто остановилось, замерло на мгновение».
Вот он уточняет, что «руками отец преломляет курицу» («Не хлеб, нет»); вот оставляет памятку для реквизитора: «Чаша Грааля. Круглый стол. Какая-нибудь “чаша”»; вот дважды пишет: «Искать новые имена для мальчиков» (известно, что изначально героями «Возвращения» были Арчил и Давид).
Думать про имена мальчиков. Пётр (Симон) и Андрей. Первозванные ученики. Думать про имена. Возможно, нехорошо так прямо, в лоб. Думать (!) Один – простодушный (ясный, доверчивый, без условий). Второй – богоборец (упёртый, настырный, вопрошающий).
В этой связи нам особенно важен, разумеется, «Левиафан», где некоторые комментарии носят совершенно иной характер – перед нами уже не размышления о замысле, а отповедь успевшим появиться критикам:
Некоторые, а такие есть, считают, что нами брошено обвинение в лицемерии всей церкви. Таким я хочу напомнить, что церковь – это не собственность иерархов, а собрание всех верующих. Церковь – не камни, из которых сложено здание и не служители культа. Тело церкви – это все верующие люди совместно.
Справедливо ли утверждение, что «Левиафан» – фильм антихристианский, то есть нацеленный против Христа? Конечно, нет!!! Он даже не против Церкви Христа. Фильм против церкви Иерархов. Вот правда.
Как же легко, оказывается, оскорбить русскую церковь! Достаточно сказать правду.
И некоторые такие пометки по нынешним временам – особенно «вольнодумные»:
– «Странной мне кажется привилегия неприкосновенности церкви, столь же общественного института, как и другие, если мы с вами живём в светском государстве»;
– «Всё правда, что звучит в словах иерарха… Каждое слово истинно… Только отчего же это в соратники (в соработники) они взяли себе не народ, а эту гадкую власть?»;
– а главное: «Если лидер духовный забыл о Боге, а светский – не думает о благе народа, каким мы найдём этот народ?»
Инфляция, девальвация и нищета – это когда сумма в 1000 рублей (в Москве) становится расхожей единицей, так себе – чаю с девушкой попить, а в провинции по-прежнему остаётся большими деньгами.
Вообще, что касается «Левиафана», то поклонникам творчества мастера тут будет что сравнить потом, когда наконец увидит свет наш бумажный «Разбор по косточкам»: где-то пометки по сценарию совпадают со сказанным в интервью спустя год после премьеры, но есть места, которые выпали даже из самого что ни на есть обстоятельного разговора о фильме – или которые позволяют иную трактовку определённых нюансов.
К примеру, Звягинцев, оказывается, всё-таки размышлял, какая картинка должна быть у Ромки на десктопе («Мозаичное полотно из флорентийского храма. Изображение Левиафана. Думать…»), а футболка с надписью RUSSIA появилась, кажется, вовсе не по предложению художника по костюмам («Бартули знает – решили это ещё в Москве»). Но… тут вам придётся набраться терпения и подождать ещё, чтобы узнать, что сказал об этом режиссёр в «Разборе по косточкам» (который, кстати, даже не имеет смысла сравнивать с этими «Сценариями» – совершенно иной уровень полёта).
Растеряев – «Комбайнёры» / «Ромашки» – звучит в машине Николая, когда они едут на пикник. Растеряева дать услышать Филипу Глассу (гармошка как органный инструмент (меха – вибрирующая мембрана)). Чтобы Гласс, возможно, сделал нечто из этих гармоний, используя этот звук. Составил бы из «простонародного» звучания нечто, обрамлённое классическими формами…
Ещё одна запись, выбивающаяся из общего ряда, сделана не до, не во время съёмок, а после одного из предварительных просмотров. Остаётся, по-видимому, возможность что-либо поправить, а потому режиссёр пишет, что именно сейчас ему важнее не отзывы про «идеи» («С идеями всё тут уже ясно»), а замечания конкретного рода: «Не мешают ли целому осуществляться без препятствий какие-то мелочи, заусенцы и необязательные места?»
Нам таких замечаний уже не сделать: все пять картин Андрея Звягинцева не просто вышли на экраны, но успели стать современной классикой. Знакомясь с их сценариями и рабочими материалами, мы можем лишь сопоставлять замысел с воплощением. Возможно, это самое киноманское из всех прочих киноманских занятий.
Читайте также:
Кинодрафт: обзор новинок «Альпины нон-фикшн»
«Левиафан». Разбор по косточкам. Бонусы: II
